– Ты постриглась? – спросил Далгат.

– Да. Правда, мне больше идет каре? – спросила она, дурашливо понижая голос. – Зайдем в кафе, посидим немножко. Давно тебя не видела.

– Я жду одного человека, он в любой момент может выйти.

– Не выйдет. Позвонишь ему.

– Телефон украли.

– Позвонишь с моего, – говорила Меседу, заманивая Далгата к стеклянной двери модного кафе «Марьяша». Около двери в рамке висело объявление: «В спортивной одежде и с оружием не входить».

В кафе было прохладно, журчали мелкие фонтанчики, а на больших экранах мелькали кадры музыкальных клипов.

– Посидим в кабинке, – сразу объявила Меседу.

В кабинке Меседу достала сигареты.

– Ну ты даешь, – протянул Далгат.

– Ой, не смеши меня, Далгат, – запела Меседу, щелкая зажигалкой, – у нас почти все курят тайком. А сами строят из себя монашек. Обрати внимание, как девочки в кабинках запираются.

Вошла официантка с нарисованными бровями и румяными щеками.

– Шашлык курдючный и литр абрикосового сока, – сказала Меседу, – а ты, Далгат?

– Я ненадолго – отвечал Далгат, глупо улыбаясь и рассматривая Меседу, – ничего не буду…

Официантка вышла.

– Ты что, уразу́ держишь? – насмешливо спросила Меседу.

– Давно прошла твоя ураза, – сказал Далгат, – а ты чем занимаешься?

– Переезжаю в Питер. Буду в переводческом бюро работать. Папа, конечно, против, ну а что мне здесь делать?

– Мужа искать, – сказал Далгат.

– Нет, – Меседу встрянула копной волос. – Какой муж, ты с ума сошел? Здесь уже не за кого выходить. За тебя, что ли?

Она сбила пепел с сигареты и по-мальчишески захохотала.

– Вот мне говорят, в Питере скинов много, – продолжала Меседу, – но я думаю, меня не тронут. Я и за русскую сойду.

– В таком прикиде – да, – ответил Далгат, изучая ее льняной пиджак, усеянный пуговицами.

– Нравится? – спросила Меседу. – А на меня здесь девочки так пялятся, как на дуру… Я Диму видела.

– И что Дима?

– В армии отслужил, сам причем напросился. Повидать жизнь захотел, – Меседу хмыкнула. – А он же с высшим образованием, так что служил только год.

– Сейчас все год служат.

– Значит, это было еще до того, – нахмурилась Меседу. – Ну вот. А по понятиям одногодников больше всего не любят! В общем, попал он в Смоленскую область, а у них же как – дагов и вообще кавказцев они стараются помногу в одну часть не отправлять. Но у Димы в части все равно набралось пять человек.

– Дима же сам – русский…

– Вот он и говорит. Мол, я вроде бы русский, а все равно из Хачландии, – Меседу засмеялась. – Короче, наши пацаны впятером всех построили. Сержанты им ноги мыли, офицеры в шестерках ходили. А Дима с ними. Унитазы не чистит, полы не подметает. Одного лезгина наши с веником в руках заметили и за это в унитаз головой макнули.

– Я вообще не понимаю, зачем в эту чмошную армию лезть самим?

– Нет, Дима говорит, наши сами в армию просятся и взятки платят, чтобы взяли. После армии можно в милицию устроиться или еще куда-нибудь… В общем, вызывают Диму к замполиту. Что ты, говорят, ведешь себя, как черножопый. Ты же русский.

– А Дима что?

– А он и рад бы дисциплину соблюдать, но тогда его свои даги побили бы. Он замполиту и отвечает, мол, готов соблюдать уставы, если мне обеспечат личную безопасность. А они никакую безопасность обеспечить не могут. Посадили его на гауптвахту с каким-то цумадинцем. Они там не ели, чтобы в туалет не хотелось. А по-маленькому в бутылку ходили и через решетку передавали. А на третий день подрались с цумадинцем. Офицеры смотрели, смеялись. Один за «белого» болел, другой – за «черного». Короче, Диму перевели в какой-то типа штрафбат или как там это называется, я не разбираюсь. Там все, говорит, какие-то дохлые, все боятся чего-то, один себе вены вскрыть хотел. Дима на них удивлялся.

– Оставайся здесь, Меседу, зачем тебе этот Питер? – сказал Далгат. – Там думают, что мы все – бандиты и дикари.

– А здесь думают, что русские мужчины – все пьяницы и слабаки, а женщины – проститутки. Какая разница? – спросила Меседу. – Все равно никто никого не любит.

– А я сейчас с одним парнем разговаривал, – признался Далгат, – он вроде бы из этих, лесных братьев.

– Да ты что?

– Хочет ко мне в гости зайти. Или меня к себе позвать, я не понял.

Вошла и вышла румяная официантка, оставив на столе дымящийся шашлык и графин с прохладным соком.

– Не ходи, Далгат! – сказала ему Меседу серьезно, наполняя граненый бокал. – Знаешь, что с моим братом стало, Гимбатом? Он познакомился с ребятами, пошел к ним на квартиру. То да се. Про религию стали говорить, про беспредел в республике, коррупцию. Брат, конечно, соглашается. Да, говорит, действительно, все ужасно, надо что-то делать…

– А дальше?

– А дальше обнаружилось, что эти ваххабиты связаны с органами и всё снималось на камеру, чтобы брата шантажировать. К нему бы подошли и сказали: вот кассета, на ней видно, что ты в логове экстремистов, так что выбирай. Или мы тебя сажаем, или ты уходишь в лес.

– Зачем им это?

– Они так вербуют. Им самим выгодно, чтобы здесь было неспокойно. Гимбату повезло, что папа – сам в органах работает. Он когда узнал, что его сына тоже замешали, такой бледный ходил. Поговорил с кем надо. В общем, все обошлось. Но это Гимбату так повезло, а другим? Так что даже не думай с ними общаться.

– Может, ты не так поняла, – протянул Далгат, – что-то не верится.

Меседу снова засмеялась.

– Вот ты смешной, Далгат. А я Сакину видела недавно. Она все книжки читает, такая грустная.

Далгат сморщился и поднялся.

– Я пойду, вдруг человека упущу. Кушай на здоровье. Был рад…

– Подожди еще, давай я тебя угощу, возьми кусочек, – захныкала Меседу, разрезая кусок шашлыка.

– Нет, спасибо, – сказал Далгат, оставляя ей всученную Сайпудином купюру, – потом расплатишься. Я побежал.

9

Выйдя на улицу, Далгат очутился в сумерках. В начинающейся темноте было видно, что машины Халилбека у входа в отделение больше нет. Оттуда на секунду высунулся и снова пропал рядовой с большим носом и тяжелым автоматом наперевес.

Далгат расстроился.

– И на маршрутку денег не осталось, – вздохнул он сам про себя и побрел вниз по улице, иногда отвлекаясь на бешеные гудки водителей, громкий смех, возникающие и пропадающие звуки лезгинки. Стало совсем темно.

По обочинам по-тюремному сидели быковатые парни, светя в образовавшейся мгле голубыми дисплеями телефонов. Не горел ни один фонарь. Свет лился только из частных магазинчиков, где кто-то по-домашнему перекликался друг с другом. Навстречу, стуча каблуками и держась друг за друга, под легкий мужской свист, шли девочки. Где-то сердито мяукнул невидимый кот.