Наида вышла в соседнюю комнату, устланную убранными от дождя клеенками, на которых сушились раскрытые абрикосы. Тут же на полу в глубоких мисках лежали еще не заправленные медом тюркские сласти.

Дальше, на кухне, было шумно. Резали, натирали, кипятили, чистили, раскатывали, шинковали. Было много девушек: и сельских, и приезжих, городских.

– А, Наида, как выросла! С папой приехала? Мама поправилась? – зажужжало вокруг. Ей подвинули стул, нож и ведро картошки.

После приветствий продолжили разговор о недавнем наводнении. Река подмыла фундамент школы и чуть не снесла железный мост.

– А Тайбат, же есть, – тихо зашептала Наиде в ухо соседка, – пошла из реки камни таскать. Вот так юбку задрала, – соседка провела ребром ладони чуть выше своих колен, – камни туда сложила и несет. Какой позор был, вая-я-я!

На кухню, широко улыбаясь, шумно зашла белолицая Манарша.

Звонко перецеловавшись почти со всеми, она остановилась возле тонкой узкоплечей девушки, складывавшей на блюдо нарезанные кругами помидоры.

– Этой девочки у нас свадьба осенью?

Та смутилась, оглядываясь на мать.

Мать, с большой родинкой на румяной щеке, всплеснула руками:

– За три месяца все залы забиты, не знаем, что делать. Она хочет только в «Маракеше», я ей говорю, зачем в «Маракеше», давай в «Европе» сделаем.

– Там беспонтово, мама-а, – тихо протянула девушка.

– Хабиб мне тоже говорит, мол, люди скажут, что мы деньги пожалели.

– А в «Эльтаве» нельзя, что ли, сделать? – спросила Манарша, беря нарезанный девушкой помидор и отправляя его в рот.

– В «Эльтаве» у ее подружки была, она не хочет там же.

– А чемодан взяли уже, да? – спросила хозяйка, заливая молозиво в конвертик из теста и защипляя концы.

– Не говори, – отмахнулась мать, – столько всего дали они, на три года ей хватит. Цепочка вот такой толщины, как горох! Шубу дали, трубку, одежду…

Манарша подсела к Наидиной соседке и тихо зашептала:

– Там Бильма приехала, а Тайбат говорит, что ее Амира не просто так на допросы водили. Почему, говорит, он на мавлид сюда не приехал? Потому что, говорит, они зикр не признают. А я ей говорю, да нормальный парень Бильмин сын. Мы же все его знаем. То, что он с Абуса сыном общался, ничего не значит.

– Не говори, Манарша, – шептала собеседница, – все нервы измотали им, пока мальчика таскали. Этого знаешь? Того знаешь? Эти книги откуда? Те книги откуда? Двадцать лет ему всего, зачем мучают? Братья хорошо его избили. Чтобы с кем не надо не связывался…

– Баху чай просит! – раздался чей-то крик.

Низенькая крепкая девица разлила густой до черноты чай в стеклянные стаканы и расставила их на подносе, бросив с краю горсть карамелей.

– Чамастак, для Баху покрепче сделай чай! – крикнула ей хозяйка.

На пороге показалась старуха, морщинистая и загорелая, в черном чохто, мешкообразном платье и шароварах. Женщины указали ей пальцами на прибывшую внучку. Внучка, простоволосая и слегка растерянная, сидела в углу, теребя пайетки на черной кофте и поглядывая на сноровистых сверстниц.

– Вай, диляй, гьание ячIе, эбельул , – протянула старуха и, приблизившись, принялась обнимать ее, смущая и забрасывая вопросами.

– Бабушка про учебу спрашивает, Бика́, – стали переводить девушке.

– Наш язык не знает она, – оправдывался чей-то голос.

– Мои тоже не говорят. Я им на своем, они на русском, – произнесла одна из собравшихся.

В это время вернулась Чамастак с одним стаканом на подносе.

– Баху крепче надо.

– Дильа абчIи, я же говорила, – нахмурилась хозяйка, доставая шумовкой из кипящей воды вареные курде с молозивом.

– Честно говоря, – возмущенным полушепотом обратилась Манарша к окружающим, – Баху ведет себя, как ханша. На всех мавлидах всегда она главная, на всех зикрах всегда она читает. Очень любит « лиля» заводить и кушает за троих! Она в эту миску с хинкалом сейчас чуть сама не упала, я говорю!

Женщины тихо засмеялись.

– Вот ты даешь, Манарша!

– А что, неправда, что ли? – возразила та, распуская улыбку во все белое лицо.

– А где Урузма? – вдруг спросила хозяйка.

Женщины засуетились. Старуха заговорила на аварском о том, что Урузма сегодня непременно обещала прийти попеть «лиля». Кто-то предложил отправить за Урузмой девочек, и те, возбужденно перешептываясь, пошли к выходу. Наиду подняли с места и послали вместе со всеми.

2

– Только поскорей! – крикнул кто-то. – Скоро опять зикр начнется!

Туман почти рассеялся. Верхушки гор очистились еще не до конца и выглядывали из белого неба темно-зелеными пятнами. Во дворе вдоль окон стояли длинные деревянные скамейки, где сидели соболезнующие мужчины.

– Быстро идем, а то смотрят на нас, – говорили девушки, оглядываясь друг на друга.

– Ты меня знаешь? Меня Эльмира зовут, – сказала смуглокожая, оглядывая Наиду с ног до головы, – я тебя на Арсенчика свадьбе видела, ты еще в красном платье была.

– Наверное, – улыбнулась Наида.

Когда вышли за ворота, Эльмира насмешливо обернулась к девушке, резавшей помидоры:

– Саида, там твой жених сидел.

– Завидуешь? – улыбнулась Саида.

– А платье выбрали? – спросила ее Бика, откидывая назад длинные волосы.

– Такое са́улское платье! – зажглась Саида. – Кофейное, за 150 тысяч взяли, с японским шлейфом. Здесь, короче, корсет, здесь – ручная вышивка, жемчуг Сваровски, туда-сюда. У меня подружка когда замуж выходила, она в Москву ездила за платьем, но там таких шикарных нет, как в наших салонах. Купила лажовое, без шлейфа. Жених оплатил.

– Да, у некоторых женихи и машину сами оформляют, – мечтательно затянула Бика. – А прическу знаешь, где делать?

– В «Карине», думаю, у Зумруд.

– У Зумруд не делай, – покачала головой Бика. – Она всем одинаковые делает, на лицо не смотрит. И знаешь, что я тебе посоветую? Татуаж губ.

– Не-е-ет, больно же, Бика!

– Тебе укольчик сделают, больно не будет, не верь! – начала Бика, но низенькая Чамастак шикнула:

– Не кричите, вы же на букIон приехали! Твоя косынка где? – обратилась она к Бике.

– А я на мавлидах не сижу, мне можно без косынки, – пробурчала Бика.

– Слышите, что она говорит? – поразилась Чамастак, всплескивая руками.

Наида прервала ее:

– Кто такая Урузма?

– Первая жена Хасана, мунагьал чураяв. Она с ним только год прожила, еще до войны.