Дон Карлуш сделал паузу, осмотрев его своими проницательными голубыми глазами. Луиш-Бернарду ощутил внезапно возникшую неловкость, в первый раз за этот день. Неожиданно для себя он вдруг со всей остротой осознал: перед ним был Король, Король, говоривший со своим подданным, каким бы искренним и уважительным при этом ни был его тон.

— Как я уже сказал, начну с конца: я хочу, чтобы вы приняли предложение занять пост губернатора заморской провинции Сан-Томе и Принсипи. Приступить к исполнению этого назначения или, если вам угодно, поручения надлежит через два месяца. Миссия продлится минимум три года, по истечении которых она будет продлена, если мы и тогдашнее правительство сочтем это целесообразным. Для вас будут созданы все условия, соответствующие вашей должности и нормам, принятым в колонии. Они вряд ли будут какими-то особенными, скорее — вполне достаточными. Получать вы будете больше министра в Лиссабоне, но меньше посла в Париже или Лондоне. В вашем случае (простите мне мою неделикатность, но я был вынужден навести кое-какие справки), это не сделает вас ни богаче, ни беднее. Прежде чем вы выразите свой испуг по поводу сделанного предложения, позвольте заметить, что, как вы, наверное, догадываетесь, ваше имя возникло не случайно. Многие из глубоко уважаемых мною людей рекомендовали мне вас как человека, созданного для этой должности. Мне и самому довелось прочитать то, что вы писали о нашей политике на заморских территориях, и сдается мне, что вы с убежденностью защищаете как раз те идеи, которые в данный момент и нуждаются в защите. Я также принял во внимание тот факт, что вы человек молодой, не состоящий ни в одной из политических партий. Вы говорите по-английски (чуть позже я объясню вам, почему это важно), вы человек информированный в международных делах и, благодаря роду вашей деятельности, хорошо разбираетесь в том, как развиваются экономические процессы в колониях и, в частности, на Сан-Томе.

Луиш-Бернарду не воспользовался новой паузой, которую взял Дон Карлуш, чтобы вступить, наконец, в разговор. Ему казалось, что будет лучше, если он продолжит слушать молча. К тому же, он не знал толком, что ответить: предложение казалось абсурдным, даже непонятным. Его сразу же несколько встревожило то определение, которое Король дал его взглядам на политику в колониях. Ведь он не сказал, что разделяет идеи Луиша-Бернарду, а лишь заметил, что «в данный момент» эти идеи «нуждаются в защите» — как бы проводя границу между служением Королю и служением государству.

Дон Карлуш сменил тон и поменял позу. Он вытянул ноги, отвел взгляд и обратил его на кончик своей тлеющей сигары, будто бы видел там нечто, заслуживающее особого внимания. Прежде чем снова заговорить, король глубоко вздохнул, как бы примиряя себя с тем, что ему, уже в который раз, придется повторять аргументы, которые у него самого начинали вызывать раздражение.

— До того, как вы дадите мне ответ, дорогой мой, а также, поскольку я считаю вас патриотом, которого волнуют и интересуют мотивы, руководящие людьми, принимающими те или иные государственные решения, я прошу вас позволить мне разъяснить суть вопроса.

Как вы хорошо знаете, в мире существуют те, кто считает, что Португалия не располагает ни экономическими, ни человеческими ресурсами для того, чтобы содержать колониальную империю, и что правильнее для нас было бы продать наши колонии. Потенциально заинтересованных в этом — более чем достаточно. Взять, к примеру, кайзера или моего двоюродного брата Эдуарда. Уже более десятка лет они оба нашептывают нам в уши примерно одно и то же: при таком состоянии финансов и при наших внутренних проблемах нам не найти лучшего выхода. Я так вовсе не думаю. Я не уверен, что, избавив себя от больших проблем, государство тем самым прибавит в величии и мощи. Если бы я надумал продать этот дворец, унаследованный мною от всех предыдущих поколений графов Браганских, я бы, вне сомнения, смог решить одну из таких проблем. Однако я совсем не уверен, что это сделало бы меня счастливее. Есть и те, кто думает, что при конституционной монархии Королю не нужно вмешиваться в подобные дела. В таком случае, я бы стал единственным из португальцев, кому безразлична мощь его государства. То есть, я был бы Королем не волею давших мне эту власть, а волею тех, кто считает, что государство должно быть именно таким, каким они его видят. Вопрос этот очень глубокий и обширный, и я не хочу сейчас много рассуждать на эту тему. Скажу только, что, если бы я видел это именно так — лучше бы мне было отречься от моих обязанностей. Сожалею только, что ясности в этом деле как не было, так и нет. В этом болоте вязнут усилия и жизни людей — португальцев, которым Португалия столь многим обязана — таких, как мой дорогой друг Моузинью, погибший, будучи уверенным, что, служа своему Королю, он служит своей Родине.

«Слышно, как снаружи журчит вода в фонтанах», — подумал про себя Луиш-Бернарду. Кроме этого никаких других звуков не было. В зале установилась напряженная тишина. Луиш-Бернарду, как и все тогда, был глубоко поражен так и не получившим внятного объяснения самоубийством Албукерке три года назад. Так же, как и остальные, он хорошо знал, что Дон Карлуш безгранично уважал Моузинью и восхищался им. Об этом можно судить хотя бы по его сообщению председателю Совета о решении назначить «героя Шаймите»[9]наставником Наследного принца Дона Луиша-Филипе: «Я не в состоянии предложить своему сыну в пример человека более достойного, более любящего своего короля и более верного своей родине». Однако, эта любовь и верность, похоже, были не в счет, когда, семь лет назад король подписал декрет, который унизительным образом ограничивал права тогдашнего королевского наместника в Мозамбике — зная при этом заранее, что Моузинью не вынесет такой публичной пощечины и подаст в отставку, что он и сделал. Голоса, впоследствии звучавшие в обществе, напрямую связывали должность наставника принца — явное понижение для крупнейшего военачальника и героя своего времени — с трагическим завершением карьеры 46-летнего Моузинью. Для Моузинью де-Албукерке, написавшего однажды: «я уверен, что служил королю и стране на пределе своих возможностей и знаний, а также лучше, чем большая часть моих современников», было вполне законным счесть, что король, которому он служил и который настолько выделял его заслуги, принес его в жертву политическим играм и мелким, сиюминутным политическим интересам. Таким образом, в словах Дона Карлуша Луиш-Бернарду видел не столько упрек в адрес других, сколько собственные сожаление и раскаяние, идущие из глубины его души. Из троих присутствовавших, пожалуй, только Бернарду Пиндела — граф де-Арнозу, личный секретарь Дона Карлуша, но еще и друг детства, доверенное лицо Моузинью, состоявший с ним в постоянной переписке, знал об этом деле всю правду и был в состоянии высказаться с позиций полной справедливости. Однако граф де-Арнозу все это время молчал, разглядывая что-то в глубине зала, будто и не слыша последних слов, сказанных королем: кстати, никогда и никто не слышал от Арнозу слова, которое в большей или меньшей степени не служило бы делу Суверена.