стене, перевела дыхание, вытерла лоб. Проникнуть в чужой дом, рыться в чужих вещах и письмах – поступок, конечно, совершенно неприличный. Тетка ужаснулась бы. Зато она узнала самое главное: Ворне – иностранцы, а раз их прислал находящийся в Австрии Лафайет, то, видимо, они прибыли сюда с какой-то тайной австрийской миссией. Они собирают сведения об условиях заключения и охраны Марии-Антуанетты, молодой Ворне присутствовал при убийстве Марата и навязывает свои услуги якобинцу Ромму. Похоже, у соседей полно собственных веских причин опасаться разоблачения. Теперь у нее тоже есть управа на них, достаточно будет намекнуть, что для них выгоднее держать язык за зубами. А вдруг, испугавшись, они сдадут ее первыми? Боже, до чего она докатилась! Нет-нет. Все дозволено тому, кого преследуют.

ВЕЧЕРОМ С НАИГРАННЫМ равнодушием сообщила тетке, что соседи – иностранные шпионы, которые зачем-то следят за королевой. У мадам де Турдонне выпал из рук столовый нож. Тут же пристала к Габриэль так, что пришлось ей все рассказать в подробностях.

– Вы тайком залезли к ним в дом?

– Мадам, оставьте. В сегодняшнем мире нет места благовоспитанным девицам.

Тетка от нравоучений воздержалась. Даже промолчала, когда Габриэль корочкой подтерла со дна тарелки остатки чечевичного супа.

– Раз у них рекомендательное письмо от Лафайета, то, вероятнее всего, они выполняют какое-то поручение австрийского двора.

– Между собой они говорят не по-немецки. Я никогда такого языка не слышала. Немножко похож на португальский, но ни единого слова не понять. И дневник свой молодой Ворне пишет так, что я даже буквы не узнаю.

– Они могут быть и мадьярами, и чехами, и кем угодно. Но если их прислала Вена, то не с благородными намерениями. Я доподлинно знаю, что австрийские родственники не собираются спасать ее величество.

– Откуда вы это знаете?

Франсуаза дернула плечом:

– Уж столько раз самые преданные королеве люди молили императора о помощи, просили хотя бы денег. Франц Второй и пальцем ради родной тетки не шевельнул, у Вены свои планы на французский престол. Все забыли дочь Марии-Терезии, даже собственная семья. Я иногда подозреваю, прости господи, что австрийский император заинтересован в гибели ее величества.

Тетка просто свихнулась на несчастьях Марии-Антуанетты.

– Мадам, умоляю вас, держитесь от королевы подальше. Ей уже ничем не поможешь, а нас еще можно погубить.

– Вы думаете, Ворне нас в чем-то подозревают?

– Похоже на то. Этот Александр за мной следит. Я уже несколько раз замечала его за собой.

Франсуаза усмехнулась, бросила насмешливый взгляд на Габриэль. Глаза у виконтессы были маленькие, но такие озорные и выразительные, что, глядя на нее, легко было поверить, что именно маленькие глазки – эталон привлекательности.

– За вами, душа моя, только слепой не следил бы. Вот если бы они за мной следить начали, тогда бы я встревожилась.

– Почему, мадам? Что вы такого делаете?

Тетка вместо ответа наполнила бокалы кислым пикетом из виноградных выжимок. Она что-то скрывала. Впрочем, Габриэль тоже утаила от нее свою встречу с Мари Корде. Бедняжка Франсуаза и так ночами не спала. Похоже, теперь у всех имелись тайны, в которые лучше не посвящать никого, даже самых близких.

VI

АЛЕКСАНДР ПО-ПРЕЖНЕМУ не знал, что думать о мадемуазель Бланшар, но думал о ней постоянно. Прелестная девушка оказывалась замешанной во множестве сомнительных происшествий. Правда, несчастная Шарлотта Корде бестрепетно поднялась на эшафот в алом одеянии отцеубийцы, так и не обвинив ни в чем Габриэль. Да и гнусному навету домовладелицы, что соседки якобы донесли на булочника, он ни на секунду не поверил. Но раз он все-таки выслушал поклеп мерзкой бабы, то, как человек чести, теперь был обязан опровергнуть его, а заодно разобраться в судьбе мадам де Жовиньи. Просто чтобы увериться, что дамы к этим трагедиям совершенно непричастны.

Вот только с утра дела чести пришлось отложить: дядюшка вознамерился принять свою еженедельную ванну, а тут не родное Рогачёво, где двести человек челяди и достаточно приказать истопить баньку. Сам Александр в Париже посещал городскую мыльню у моста Турнель, там даже горячая вода имелась, но брезгливый Василий Евсеевич наотрез отказался появляться в этом «рассаднике неаполитанской заразы». Пришлось идти к Жанетте, одалживать огромный чан, волочь его на кухню, потом десять раз бегать с ведрами к уличному колодцу, одновременно растопив печь и нагревая натасканную воду в котле. Наконец все было готово для омовения.

Дядюшка с сомнением оглядел высокую бадью:

– И как в эту бочку забираться? Ну и пакость же – это чужеземное мытье в лоханке! Да ты со мной не сиди, милый друг, иди куролесь, я прекрасно сам со всем справлюсь.

Скинул с дородного, но крепкого тела шлафрок, оставшись в муслиновой сорочке, со стоической миной пытаемого римлянами мученика вскарабкался на табурет и с него плюхнулся в воду. Александр подтер с паркета лужи и укутал края ванны вокруг дядюшки простыней, чтоб вода не стыла.

Василий Евсеевич покряхтел, устроился в бадье поудобнее, попросил:

– Угоди старику, принеси газеты. И чашечку кофия свари.

– Кофий у нас только желудевый, – предупредил Александр, с сомнением нюхая коричневый порошок.

– Очень плохо, – пожурил его дядюшка. – Спрашивается, за каким чертом собрались освобождать чернокожих в Санто-Доминго, когда это лишает нас кофия и сахара!

– Не может нация, выбравшая свободу, оставить людей рабами.

– Экие глупости! Дворян обезглавили, крестьян реквизициями продовольствия ограбили, торговлю максимальными ценами уничтожили, богатых принудительными займами разорили и последний сук, на котором сидели, колонии, и тот усердно под собой пилят. Зато хорошим тоном стало рубить головы и одеваться как сапожник, – Василий Евсеевич кинул осуждающий взгляд на длинные портки племянника, недовольно поплескал ногами: – Холодно что-то, дружок. Ты не сиди как в гостях, подливай кипяточку-то. – Принял из рук Александра готовый кофий, попробовал, сморщился, вернул чашку: – Нет, не понимаю, что ты в этом напитке находишь. Уж насколько я неприхотлив, но эту санкюлотскую бурду пить решительно не могу. Мало того, что эти разночинцы данную от Бога власть свергли, они нас еще и желудевым отваром потчуют!

– Дядя, эти разночинцы – великие люди, светочи человечества! С Вольтером сама императрица переписывалась, а Дидро к ней даже в гости приезжал, и она с ним подолгу беседовала.

– Это не Дидероты и Жан-Жаки великие, а императрица наша великая. Своим государственным умом и деяниями воистину великая. И сердцем. И на троне не благодаря голытьбе сидит.

– Ага, благодаря братьям Орловым, – бунтовщически пробормотал под нос Воронин. – Россия наша, дядюшка, здесь за оплот деспотизма почитается. Если у нас судьбы крестьянские не облегчат, еще пострашнее революция грянет.

– Нахватался ты по наивности