В этом море изменений неизменными остаются лишь две вещи. Во-первых, идентичность крупней­ших реальных владельцев корпоративного капитала меняется очень медленно: это одни и те же группи­ровки, более-менее одни и те же лица, проявляющие­ся во все новых масках и обличьях. Две экономики, наиболее далеко зашедшие в развитии этой новой формы гибкого капитализма, — США и Великобри­тания — в то же самое время являются двумя наи­более развитыми обществами, которым свойствен­но все большее неравенство во владении собственно­стью, несмотря на заметно возросшее по сравнению с прошлыми временами число номинальных акцио­неров. Деконструироваться могут конкретные скоп­ления капитала, но только не его фактические вла­дельцы. Во-вторых, как бы часто отдельные компании ни меняли свою идентичность, ключевая концепция компании как института — отчасти в результате са­мой этой гибкости — приобретает все большее зна­чение в рамках общества. Этот момент требует более пристального рассмотрения, так как связан с некото­рыми фундаментальными аспектами постдемократии.

Гибкая призрачная компания во многих отношени­ях чрезвычайно восприимчива к запросам клиентов. Если какая-либо компания считает, что может увели­чить свою прибыль, занявшись вместо стальных кон­струкций производством сотовых телефонов, то ее место на рынке металлоизделий, скорее всего, будет занято другой компанией. Так создается креативная текучесть рынка. Однако для обслуживания некото­рых потребностей такая модель не очень подходит. Могут иметься веские основания для того, чтобы каж­дому были доступны определенные товары и услуги, производство и предоставление которых в услови­ях свободного рынка нерентабельно. Это известная проблема, решать которую обычно приходится пра­вительству. Но для того, чтобы признать такое поло­жение дел, необходимо свыкнуться с мыслью о том, что modus operandi правительства и частной компа­нии в ряде отношений весьма существенно различа­ются. Возьмем лишь один простой пример: супермар­кеты располагаются на крупных загородных шоссе, тем самым становясь доступными для большинства прибыльных покупателей. Остаются немногие, для кого поход по магазинам превращается в крайне за­труднительное дело, но супермаркетам неинтересны эти бедняки с их мелкими покупками. Иногда такую ситуацию называют вопиющей, однако это мелочи по сравнению с тем, что может произойти в следую­щем случае. Представим себе, что местные власти, ответственные за содержание городских школ, объ­являют, что в рамках своей политики рыночного те­стирования и повышения качества услуг они восполь-

зовались опытом консультантов сети супермаркетов, чтобы определить, какое местоположение школ наи­более эффективно с точки зрения затрат. Поэтому большинство школ будет закрыто, а вместо них от­кроется небольшое число школ-гигантов, располо­женных на автомагистралях. Исследования показали, что те немногие ученики, чьи родители не имеют авто­мобилей, скорее всего, все равно будут плохо учить­ся. Таким образом, помимо значительной экономии вследствие закрытия большинства школ, общие пока­затели города в смысле школьной успеваемости так­же улучшатся в результате того, что эти неуспеваю­щие ученики не смогут посещать школу.

Каждый может придумать множество причин, по которым этот план неприемлем и никогда не при­менялся на практике. Эти причины обосновываются таким понятием, как необходимость обеспечения все­общего доступа к важнейшим общественным услугам, которая представляет собой одно из принципиальных различий между общественными и коммерческими услугами. Однако власти чем дальше, тем хуже спо­собны определить, где проходят границы между пер­вым и вторым. В момент нужды мы снова услышим призыв вернуться к идеям общественных услуг и со­циальных прав, оформившимся где-то между концом XIX и серединой XX века. Но взаимоотношение этих понятий, благоговейно сохраняемых в бездействии, подобно музейным экспонатам, и активных сил ком­мерциализации, на которые завязаны буквально все новые правительственные идеи и политические ини­циативы в сфере предоставления общественных услуг, редко удостаивается внятной формулировки или хотя бы рассмотрения. Между тем мы имеем здесь ре­альный конфликт, который будет только разгораться, потому что правительство завидует призрачной ком­пании с ее гибкостью и очевидной эффективностью и почти бездумно пытается подражать ей. Как мы увидим в главе V, правительство все в большей сте­пени отказывается от какой-либо четкой роли при предоставлении общественных услуг (которая вклю­чает в себя безусловную обязанность обеспечивать гражданам более-менее равный доступ к услугам вы­сокого качества) и требует, чтобы его ведомства рабо­тали по образцу компаний (что включает в себя обя­занность предоставлять услуги лишь такого качества, которое приемлемо по финансовым соображениям). Ради достижения этой цели отдельные виды общест­венных услуг либо приватизируются, либо отдаются на откуп компаниям-подрядчикам, а даже если оста­ются в общественном секторе, то предоставляются так, как если бы этим занималась частная компания. Подобно призрачной компании, правительство ста­рается постепенно избавиться от всякой непосред­ственной ответственности за предоставление обще­ственных услуг, способной испортить его репутацию. Но при этом оно отказывается и от притязаний на ряд особых функций, выполнение которых под силу лишь государственным службам. Тем самым нас все ближе подводят к выводу о том, что предоставление общест­венных услуг следует поручить лицам из корпоратив­ного частного сектора, так как теперь лишь их опыт обладает какой-то ценностью.

Как мы рассмотрим более подробно в главе V, одним из важнейших последствий такого развития событий является полная потеря государственными структу­рами уверенности в том, что им удастся справиться со своими обязанностями без руководства со сторо­ны корпоративного сектора. Так возникает порочный круг. Чем больше государственных функций отдается на откуп частному сектору, тем сильнее государство утрачивает свою компетенцию в тех сферах, в кото­рых прежде чувствовало себя как дома. Постепенно оно даже лишается навыков, без которых невозмож­но разобраться в определенных видах деятельности. Поэтому оно вынуждено передавать субподрядчи­кам еще больше своих обязанностей и оплачивать услуги консультантов, объясняющих, как оно долж­но выполнять свою работу. Правительство становит­ся своего рода институциональным идиотом — каж­дый его непродуманный ход заранее предсказывает­ся хитрыми рыночными игроками и вследствие этого лишается смысла. Из этого следует ключевая поли­тическая рекомендация современной экономической ортодоксии: государству лучше вообще ничего не де­лать, помимо выполнения своей роли гаранта сво­бодного рынка.

Постепенно лишаясь независимой компетентно­сти, государство скатывается к неолиберальной идео­логии, хотя способность разглядеть то, что незамет­но отдельным компаниям, когда-то служила силь­ным аргументом в пользу активного правительства, Именно на нем в первую очередь строилась кейнсианская политика. Опыт 1920-х и 1930-х годов показал, что рынок, возможно, сам по себе и неспособен сти­мулировать экономическое восстановление, зато это может сделать государство. Нынешние идеи о недо­статке у государства знаний и его вероятной неком­петентности лишают нас такой возможности. Вместе с тем, поскольку считается, что знания, необходимые Для управления и контроля, остались почти исключи­тельно в ведении коммерческих частных корпораций, те получают стимулы к тому, чтобы использовать эти знания ради увеличения собственной прибыли.