– Она такая хорошая! – голос со сцены звучал, практически шепотом, но задние ряды партнера все хорошо слышали.

– Она слишком хорошая для него, – думала семья Лилу, знакомясь с женихом. И не просто думала, но и говорила об этом Лилу.

– Он – такой хороший, – думала семья Николеньки, увидев Лилу…

«Достаточно ли она хороша для него?» – спрашивали они друг друга, зная, что это абсолютно риторический вопрос. Они не ждали ответа.

Те, кто говорил «конечно, она просто прекрасна», не были услышаны… А те, кто говорил «да, он – лучше…», и так были согласны…

– Причем тут я, когда речь идет о любви? – восклицало сравнение, – Что тут можно сравнивать?

Но его никто не слышал.

Вилка, которая случайно упала со стола из рук Лилу, становилась не вилкой, а знаком судьбы. «Она не умеет вести себя за столом!»

– Да неужели? – думала даже та злосчастная вилка, – Вы никогда ничего не роняли? Зачем же сразу так пожимать губы?

– Я тоже была вовлечена в этот «страшный» конфликт, – думала розовая чашка, храня тепло чая для Лилу, – только с другой стороны. Родственники Лилу постоянно намекали ей «он хоть раз помыл за собой чашку?» Речь шла не конкретно обо мне… Имелась в виду некая абстрактная чашка, которая никогда не была помыта Николенькой. С таким же успехом они могли бы говорить о тарелках или вилках с ложками… Дело не менялось от этого…

Они были такими хорошими… Такими домашними детьми… Такими беспроблемными… Даже в подростковом возрасте…

Они никогда не протестовали… И у нее, и у него были очень умные мамы…

«Да-да-да, – подхватили все умные мамы большого города и его окрестностей, – Мы – умные. Мы знаем, как лучше… Мы плохого не посоветуем… Мы все готовы отдать нашим детям… Мы любим их, а они любят нас…»

– Все несчастья случаются от большой любви, – проговорил суфлер в своей будке. В оригинале эта фраза звучала как-то по-другому, но суть оставалась неизменной.

«Он слишком любил свою маму, и не мог проигнорировать мамины слова о поведении за столом», – задумался стол, за которым после Лилу сидело много девушек в гостях у родителей Николеньки, и некоторые из них тоже роняли вилки, но Николенька уже не принимал это так близко к сердцу…

«Она слишком любила свою маму, и не могла доказать ей, что ей и самой было не трудно помыть все чашки», – думал другой стол в другой квартире… За этим, другим столом, увы, было не много претендентов на сердце Лилу…

Точнее, совсем немного…

Если быть совсем точным, то их не было ни одного…

Лилу холила и лелеяла свою несчастную любовь к Николеньке и не представляла, что кто-то другой не будет мыть чашки на ее маленькой кухне…

Николенька женился на женщине, которая не смущалась, когда «роняла вилку», родил сына, развелся и теперь его умная мама по-умному выстраивала его отношения с ребенком и бывшей женой.

«А мы-то в чем виноваты? – размышляли все вилки, чашки, заодно с тарелками и даже кастрюлями на обеих кухнях, – Ведь и у него и у нее были такие умные мамы…»

– Они просто слишком любили своих мам, – поясняла несчастная любовь, – И с этим ничего нельзя было поделать…

Просто…

Просто у кого-то однажды не хватило капельки деликатности…

А у кого-то – щепотки такта.

А у кого-то – трех секунд молчания.

А у кого-то – одного слова в нужную минуту.

«Вот-вот, – вторили правила приличия, – Почему-то с чужими людьми мы более тщательно соблюдаем правила. Мы не знаем, что именно может обидеть чужого человека, и поэтому соблюдаем деликатность. Но… Это парадоксально, но это – факт. Мы знаем, что может обидеть близкого человека, и обижаем его. Где же логика?

– Если использовать логику в отношениях между людьми, то не останется ни логики, ни отношений, – резюмировала несчастная любовь Лилу. – Впрочем, иногда и это не помогает.

«Сплошные противоречия, – пробурчал Клим Пятеркин, глядя на печальную Лилу, – детские губы, девичье лицо, глаза как у ангела… С ней нужно было бы обращаться как с хрустальной вазой».

Воспоминания Клима привели его в тот вечер, когда он напросился в гости к Лилу, рассчитывая, что останется до утра.

Так и вышло. Он остался до утра.

Остался до утра, чтобы слушать рассказы Лилу о ее несчастной любви к Николеньке. И – сгорая от женской энергетики Лилу, облаченной в форму аленького цветочка.

Где-то в четыре часа утра после восьмой чашки кофе и, начиная третью пачку сигарет, Клим попробовал не просто разобраться в ситуации, но и расставить точки над i.

– Слушай, но сейчас же он разведен и свободен, – сказал тогда Клим, – Если ты его любишь, и он говорит, что ты ему нужна,… Что, черт возьми, мешает вам быть вместе? Опять мамы? Его ребенок? Его бывшая жена? Тридцать три таджика, которые живут у вас в головах? Что мешает, черт возьми?

Лилу посмотрела на него, как на пришельца с другой планеты. И Клим понял, что пора уходить. Но, до первого трамвая было еще два часа, а на такси в тот момент у Клима не было денег.

А продолжать ухаживать за Лилу уже не было сил.

Несмотря на всю ее энергетику, загадочность и привлекательность.

И, поэтому он дремал в кресле еще два часа, дожидаясь первого трамвая и продолжая слушать излияния бесхозяйственной Лилу, которая не додумалась постелить ему на раскладушке.

«С какого хрена я сказал ей, что нам есть о чем поговорить, – шутливо ругал себя Клим. – А ведь желание провести с ней вечер возникло в тот момент, когда она играла зайчонка на сцене… Казалось бы… Совсем неженственный образ с полным отсутствием сексуальности. А поди ж ты… Желание обладать ею пробивалось даже сквозь заячью шкурку… Кто же мог подумать, что у легкого зайчонка или простенькой гимназисточки, живут внутри такие страсти…»