мне, я бы даже заподозрил, что этим его приход и объясняется. Двусмысленность выделяла его, точно кричащий костюм, и он явно выставлял ее напоказ, будто говорил: «Принимайте меня таким, каков я есть». Он снова начал:

— Казначей уверяет, что вы в самом деле хозяин отеля…

— А у вас были сомнения на этот счет?

— Да нет, не то чтобы. Но, на мой взгляд, вы человек не того склада. Паспортные данные у нас не всегда соответствуют истине, — пояснил он с умилительной рассудительностью.

— А что стоит в вашем паспорте?

— Директор компании. И это верно… до некоторой степени.

— Звучит несколько неопределенно, — сказал я.

— А в вашем?

— Бизнесмен.

— Но это еще неопределеннее! — торжествующим голосом воскликнул он.

Выспрашивание — правда, несколько завуалированное — стало основой наших отношений на тот короткий срок, пока они длились: мы цеплялись за малейшие ниточки, хотя и делали вид, будто верим друг другу, когда речь шла о вещах серьезных. Я думаю, что те из нас, кто почти всю свою жизнь лукавит — с женщинами ли, с компаньонами и даже с самими собой, чуют себе подобных издали. Мы с Джонсом успели узнать многое друг о друге, прежде чем все кончилось, ибо частичке правды всегда даешь ход, если выпадает такая возможность. Это своеобразная форма экономии.

Он сказал:

— Вы жили в Порт-о-Пренсе. И, должно быть, знаете кое-кого из тамошних больших шишек.

— Они приходят и уходят.

— Скажем, в армии.

— Из наших никого не осталось. Папа Док не доверяет армии. Начальник штаба, по-моему, скрывается в посольстве Венесуэлы. Генерал убрался в Санто-Доминго. Несколько полковников засели в доминиканском посольстве, а еще два или три майора в тюрьме — если они до сих пор еще живы. У вас есть рекомендательные письма к кому-нибудь из них?

— Да нет, не совсем, — сказал он, но вид у него при этом был довольно кислый.

— С такими письмами лучше подождать, пока не удостоверитесь, что ваш адресат жив.

— У меня есть записочка от гаитянского генерального консула в Нью-Йорке, он пишет…

— Не забывайте: мы три дня пробыли в море. За это время мало ли что могло случиться. И вдруг генеральный консул попросил там политического убежища…

Он сказал мне то же, что и судовой казначей:

— Не понимаю, почему вы сами туда возвращаетесь, если там такие дела?

Ответить правдиво было менее утомительно, чем что-то выдумывать, да и час был поздний.

— Соскучился, — сказал я. — Спокойная жизнь может действовать на нервы не меньше, чем опасность.

Он сказал:

— Да. Мне тоже думалось, что чем другим, а всякими опасностями я был сыт по горло на войне.

— В каких частях вы служили?

Джонс осклабился; вопрос был задан слишком уж в лоб.

— Э-э! — сказал он. — Я и в те дни отличался непоседливостью. Летал с места на место. Скажите, а что за тип наш посол?

— Нашего посла там нет. Его выдворили больше года назад.

— Тогда поверенный в делах?

— Он делает все, что может. И когда может.

— К любопытной стране мы подплываем.

Он подошел к иллюминатору, точно надеясь увидеть эту страну за последними двумя сотнями морских миль, но там ничего нельзя было разглядеть, кроме света из каюты, желтыми маслянистыми разводами лежавшего на темной воде.

— Не совсем то, что считалось туристским раем?

— Да. Собственно, туристского рая на Гаити никогда и не было.

— Но, может, для человека с воображением некоторые возможности там есть?

— Все зависит от…

— От чего?

— От степени щепетильности человека.

— Щепетильности? — Он смотрел на клубившуюся за иллюминатором ночь и, казалось, старательно взвешивал мой ответ. — Да-а… но щепетильность стоит денежек… Как вы думаете, почему этот негр плакал?

— Понятия не имею.

— Неудачный получился вечер. Надеюсь, в следующий раз все будет лучше.

— В следующий раз?

— Да. Когда станем провожать этот год. Куда бы нас всех ни занесло к тому времени. — Он отошел от иллюминатора и сказал: — Ну, видимо, пора на боковую? А Смит — как по-вашему, что он замышляет?

— Почему он должен что-то замышлять?

— Может быть, вы и правы. Ладно, не будем. Ну, я пойду. Кончилось наше путешествие. Отступать некуда. — И добавил, взявшись за дверную ручку: — Я хотел, чтобы было немножко веселее, но что-то ничего не получилось. На боковую — всему делу венец. Вот так-то.

Глава вторая

Я возвращался в эту запуганную, замордованную страну, не возлагая особенных надежд на свое возвращение, и все-таки чуть ли не обрадовался, когда увидел с борта «Медеи» так хорошо знакомый мне лик Порт-о-Пренса. Громада Кенскоффа, накренившаяся над городом, как всегда, наполовину скрывалась в густой тени; позднее солнце стеклянными бликами отсвечивало от фасадов новых зданий, выстроенных к международной выставке в так называемом современном стиле. «Медея» подходила к Порт-о-Пренсу на глазах у каменного Колумба — места наших вечерних свиданий с Мартой, которые длились до тех пор, пока комендантский час не разгонял нас по нашим тюрьмам, и мы замыкались: я — у себя в отеле, она — в посольстве, не имея даже возможности позвонить друг другу, потому что телефон не работал. Марта всегда сидела в машине своего мужа, в полной темноте и, услышав приближение моего «хамбера», включала навстречу ему фары. Где она назначает свидания теперь, когда комендантский час отменен, и кому? В том, что мне нашли замену, я не сомневался. В наши дни на верность ставки не делают.

Я был слишком погружен в свои нелегкие мысли, чтобы помнить о тех, кто ехал вместе со мной. Из британского посольства на мое имя ничего не поступило, значит, пока что все обстоит благополучно. В иммиграционном пункте и на таможне началась обычная сутолока. Причалил только один наш пароход, и все-таки там было не протолкнуться: носильщики, шоферы такси, сидевшие неделями без пассажиров, полицейские, нет-нет да и тонтон-макут в темных очках и мягкой шляпе и нищие — нищие, куда ни глянь. Они просачивались в каждую щель, как вода в период дождей. Один, безногий, сидел под таможенной стойкой, точно кролик в клетке, и, стараясь выразить что-то мимикой, гримасничал, не произнося ни слова.

Сквозь толпу ко мне протискивалась знакомая фигурка. Обычно он шнырял в аэропорту, и я никак не ожидал увидеть его здесь. Это был журналист по прозвищу Крошка Пьер — метис в стране, где представителей смешанных рас считают аристократами и где они дожидаются своей очереди на плаху. Про Крошку Пьера поговаривали, будто он связан с тонтонами, иначе как ему удалось избежать побоев или чего-нибудь похуже? Но тем не менее в его отделе светской хроники звучали иной раз довольно смелые сатирические нотки, — может