не в горы, — сказал Жозеф. Он стоял внизу, понурившись. — Я думаю, он очень нехорошо сделал. — Жозеф повторил вполголоса надпись, начальные буквы которой украшали мое пресс-папье: — «Requiescat in Расе» [13], — ибо Жозеф был добрый католик и столь же добрый водуист. — Пожалуйста, мосье Браун, пойдемте со мной.

Я пошел следом за ним к бассейну, где совсем в другую эпоху, в золотом веке, хорошенькая девушка занималась любовью. Вода оттуда была спущена. Мой фонарик осветил мелкий сектор и дно, засыпанное листьями.

— В том конце, — сказал Жозеф и, остановившись в нескольких шагах от бассейна, дальше не двинулся.

Доктор Филипо, видимо, вошел в узкую норку тени, падавшей от трамплина, и теперь лежал под ним, скорчившись, подтянув колени к подбородку, точно престарелый утробный плод, облаченный к погребению в приличный серый костюм. Он перерезал себе сначала вены на руках, а потом, чтоб уж наверняка, и горло. Над самой его головой зияло темное отверстие водопроводной трубы. Чтобы смыть кровь, надо было только отвернуть кран. Доктор Филипо проявил к нам максимум внимания, в меру своих возможностей. Смерть наступила недавно. Первые мои мысли были эгоистического порядка: человек не несет ответственности, если кто-то покончил с собой в его плавательном бассейне. Попасть сюда можно прямо с дороги, минуя самый отель. Раньше к бассейну постоянно приходили нищие — всучивать купающимся резные деревянные фигуры и прочую ерунду.

Я спросил Жозефа:

— Доктор Мажио все еще в городе?

Он молча кивнул.

— Ступай к мадам Пинеда, она сидит внизу в машине, и попроси подвезти тебя к нему по дороге в посольство. Ничего ей не говори. Потом прямо сюда, если он согласится приехать. — Это единственный врач в городе, подумал я, у которого хватит смелости заняться врагом Барона, хоть и бездыханным. Но Жозеф не успел отойти от меня, как я услышал чьи-то шаги и голос, который мог принадлежать только миссис Смит:

— Нью-йоркским таможенникам есть чему поучиться у здешних. Они так вежливо нас приняли. Вот что значит чернокожие. А от белых учтивости ждать не приходится.

— Осторожнее, голубчик, тут на дорожке выбоина.

— Я прекрасно все вижу. Сырая морковь незаменимая вещь, если вы хотите сохранить зрение, миссис…

— Пинеда.

— …миссис Пинеда.

Марта шла последняя с электрическим фонариком. Мистер Смит сказал:

— Мы обнаружили эту милую даму внизу, в машине. Там поблизости не было ни души.

— A-а, прошу прощения! Я совсем забыл, что вы решили остановиться у меня.

— По-моему, мистер Джонс тоже собирался к вам, но, когда мы уходили, с ним о чем-то беседовал полицейский. Надеюсь, у него там обойдется без неприятностей.

— Жозеф, приготовь для мистера и миссис Смит номер «люкс» Джона Барримора. И побольше ламп туда. Вы уж нас извините за темноту. Свет должны дать с минуты на минуту.

— А нам и так нравится, — сказал мистер Смит. — В этом есть что-то романтическое.

Если душа, по убеждению некоторых, витает час-другой над оставленным ею телом, каких только банальностей ей не суждено наслушаться, когда в горестной надежде она будет ждать, что вот-вот родится серьезная мысль, прозвучит слово, облагораживающее покинутую ею земную жизнь. Я сказал миссис Смит:

— Сегодня, если вы не возражаете, будет только яичница. Завтра я все налажу, как вам нужно. К несчастью, повар у меня ушел со вчерашнего дня.

— Не хлопочите насчет яичницы, — сказал мистер Смит. — Мы, признаться, относимся к яйцам несколько отрицательно. Но у нас есть дрожжелин.

— А я буду пить свои пивные дрожжи, — сказала миссис Смит.

— Нам только немного кипятку, — сказал мистер Смит. — Мы с женой умеем приспосабливаться. Вы о нас, пожалуйста, не беспокойтесь. Какой прекрасный плавательный бассейн!

Чтобы показать им его величину, Марта повела лучом своего фонарика к трамплину и глубокому сектору. Я выхватил фонарик у нее из рук и направил свет кверху, на декоративную башенку и на балкон, нависавший над пальмами. Окна двойного номера, который прибирал Жозеф, были освещены.

— Вот ваши апартаменты, — сказал я. — Номер Джона Барримора. Оттуда прекрасно виден весь Порт-о-Пренс — гавань, дворец, собор.

— А Джон Барримор действительно здесь останавливался? — спросил мистер Смит. — В этом самом номере?

— Это было до меня, но я могу показать вам счета на виски, которые ему подавали.

— Какой талант загублен! {19} — грустно проговорил мистер Смит.

У меня не выходило из головы, что часы экономии электроэнергии скоро кончатся и во всем Порт-о-Пренсе зажгутся огни. Свет выключали иной раз часа на три, а то и часу не проходило, — словом, когда как. Уезжая, я распорядился, чтобы во время моего отсутствия дела в отеле велись по-прежнему, ибо — кто знает — вдруг приедет на несколько дней кто-нибудь из журналистов писать очерк о том, что, конечно, будет у него называться «Республика кошмаров». Может быть, на взгляд Жозефа, ведение дел по-прежнему означало прежнее количество фонарей среди пальм, фонари вокруг всего бассейна? Мне не хотелось, чтобы Кандидат в президенты увидел труп, скорчившийся под трамплином, — по крайней мере, не в день приезда. Это не соответствовало моему пониманию законов гостеприимства. К тому же он, кажется, упоминал о рекомендательном письме на имя министра по делам социального благосостояния.

На дорожке появился Жозеф. Я велел ему проводить Смитов в их номер, а потом отвезти в город миссис Пинеда.

— Наши чемоданы на веранде, — сказала миссис Смит.

— Теперь они уже в номере. Ручаюсь вам, свет скоро дадут. Вы уж нас извините. Страна наша очень бедная.

— Как подумаешь, сколько электричества жгут без толку на Бродвее… — сказала миссис Смит, и, к моему величайшему облегчению, они стали подниматься вверх по дорожке следом за Жозефом, который освещал им путь. Мы стояли у мелкого сектора бассейна, но теперь, когда глаза мои привыкли к темноте, я, кажется, различал в дальнем его конце, будто глыбу земли, труп.

Марта сказала:

— Что-нибудь неладно? — и посветила фонариком прямо мне в лицо.

— Я еще не успел проверить. Дай-ка мне фонарь на минутку.

— Почему ты задержался тут?

Я направил луч на пальмы, подальше от бассейна, будто осматривая электропроводку.

— Разговаривал с Жозефом. Пойдем теперь наверх?

— Чтобы налететь на Смитов? Нет, лучше останемся. Подумать только! Ведь я ни разу здесь не бывала. Здесь, у тебя дома.

— Да, мы вели себя благоразумно.

— Ты даже не спросишь, как Анхел.

— Виноват.

Анхел — это был ее сын, несносный ребенок, наш разлучник. Он был слишком толст для своего возраста, глаза у него были отцовские, эдакие коричневые пуговки, он вечно сосал конфеты, он все замечал и требовал — требовал непрерывно, чтобы мать отдавала ему все свое внимание. Он высасывал нежность из наших