Больше не было ничего: ни мебели, ни картин.

Добан, вновь не произнося ни слова, мягко подтолкнул ребят вперед.

Все вместе они переступили порог.

Медленно и осторожно они вошли внутрь, как движутся в темноте, боясь на что-нибудь натолкнуться, хотя тут было так просторно и пустынно, что опасности столкнуться с чем-нибудь не было никакой.

— Вы ничего не слышите? — вдруг спросила Изед.

Нэш остановился. Эхо его шагов смолкло, а больше он ничего не слышал.

— Нет, — был его первый ответ.

— Ш-ш-ш… попытайся прислушаться… вот, слышишь?

Нэш вновь склонил голову набок, как Сетт, и перевел взгляд на потолок.

— Да, это музыка.

Мелодия, которую сначала играл один рояль, а потом — уже целый оркестр, волнами растекалась по залу, пропадала в неведомых пространствах и возвращалась чуть смягченная. Эхо разносило ее по шести углам этого грандиозного зала.

— Похоже на классическую музыку, — заговорил Нэш. — Обычно она такая скучная, но в этой есть что-то еще… Она больше напоминает рок.

— Рок? Не знаю, что ты имеешь в виду, мой высокообразованный друг, но эту музыку редкой красоты сочинил композитор из твоего мира: Людвиг ван Бетховен, — ответил Добан. — Это Третий концерт до минор для фортепиано с оркестром, последний из трех актов, если быть точным. Если твоя оценка выражает одобрение, то да, во многом это «рок».

— Бетховен. Ну да, я же его знаю, мне нравится его музыка! У моей мамы есть жутко старые виниловые пластинки с его симфониями. И Сетт обожает Бетховена! Когда он слышит запись самой известной симфонии, пятой, кажется, той, где звучит «та-да-да-дааа!», то поднимается на задние лапы и начинает прыгать. — Нэш вдруг замолчал и опустил свои небесно-голубые глаза. — Я так скучаю по Сетту.

— Сетт? Кто это, твой друг? — спросила Изед.

— Сетт — это его пес, можно сказать — да, его друг. Буквально через несколько лунных циклов мы с ним познакомимся, маленькая моя, — объяснил Добан. Потом он обратился к Нэшу: — Ностальгия свойственна сердцам, в которых есть место для бесконечного Добра. Не забывай, в твоем мире время идет очень медленно: несколько мгновений на Земле — это полные лунные циклы здесь. Когда ты прибежишь домой, для Сетта и остальных это будет выглядеть так, будто ты только что вернулся со своего Хеллоуина.

Слова Добана, как всегда, были для Нэша словно чистая вода для умирающего от жажды.

— В общем, — вернулся он к прежней теме, — если это Бетховен, значит, я был прав, когда подумал, что это рок, хотя он и родился в XVIII веке. Но главное, праздник уже начался!

— Так пойдемте! Чего мы ждем? — заторопилась Изед.

— Следуйте за мной. Я хочу устроить вам заслуженный сюрприз. Не каждый день приглашают на Праздник новой Луны. — С этими словами Добан направился к большому красному занавесу посреди зала и слегка наклонился, чтобы приподнять занавес. В этот момент восторг Нэша в предвкушении предстоящих непостижимых событий поднялся до небес.

За занавесом открывался вход в несуществующий коридор. Коридор был ярко освещен: то пылали свечи в серебряных канделябрах. Вместо пламени в них дрожали лунные лучи, рисуя на стенах спирали света.

Откуда-то издалека доносилась музыка.

— В Невидимом Мире возможно и такое! — восхищенно прошептала Изед.

— Точно! — поддакнул завороженный Нэш.

Они чуть пригнули головы, чтобы проскользнуть под занавесом, который приподнял Добан, и очутились в невероятном коридоре.

— Я привык к Прозрачности, Добан! — неожиданно воскликнул Нэш, чем немало удивил своего спутника. — Теперь я вижу все как с закрытыми глазами, так и с открытыми… Это хороший знак, да?

— Это отличный знак, но я ожидаю от тебя и кое-чего другого, причем довольно быстро, потому что у тебя большие способности. А большие способности неизбежно означают большую ответственность. У нас мало времени, как тебе известно, но ты… ты настоящее чудо. Ты — наша единственная надежда, Нэш Блейз.

— Наша — это чья? Ты имеешь в виду себя и Изед? Или кого-то еще?

Добан улыбнулся одними губами и устремил взгляд в глубь коридора.

Нэш снова посмотрел на канделябры: оказалось, что они движутся! Они перемещались, позволяя гостям с большим удобством пройти по узкому коридору, и наклонялись, чтобы лучше осветить им путь.

Тут и там сквозь шероховатые каменные стены проглядывали пучки мха. Нэшу даже показалось, что он ощущает холодное дуновение ветра, который проникает в трещины между каменными глыбами. Но больше он не смог открыть для себя никаких особенностей этого необычайного места.

Не смог он этого сделать потому, что коридор неожиданно закончился, и закончился он стеной.

Мальчик опередил Изед и Добана.

— Я помню, мы сегодня это уже делали: надо сконцентрироваться на слове «Пентрассо» и повторять его, пока не пройдешь сквозь стену, — сумничал он.

— Не время корчить из себя всезнайку, мистер Самый Умный, — одернула его Изед. — Ты не знаешь, насколько глубока стена, не знаешь, сколько надо сделать шагов, чтобы пройти через нее…

— Это правда, Нэш: маг должен подумать, прежде чем произносить заклинание, — подтвердил Добан. — Что же до этой стены, то проходить через нее не придется. Ты ведь на праздник пришел? Так повернись к ней спиной…

И человек без возраста умолк, предоставляя Нэшу свободу действий.

— Повернуться спиной? — переспросил Нэш.

Он подозрительно посмотрел на стену а затем медленно оглянулся.

Как примула, которая расцветает в первые апрельские дни, изумляется грации своих собственных лепестков и чрезвычайно медленно являет свою красоту миру, так и Нэш не сразу поверил своим глазам.

Перед ним возникло нечто настолько невообразимое, что это просто не поддавалось описанию. Изед, похоже, тоже была поражена до глубины души. Она стояла, разинув рот, и неверяще глазела по сторонам.

Коридора, по которому они только что шли, больше не было.

На месте коридора появился бескрайний бальный зал, весь из хрусталя.

Две сверкающие парадные лестницы поднимались с первого этажа на второй, описывая изящную дугу в направлении стен. Под потолком плавала огромная люстра без каркаса, состоящая из одного только летящего света.

Повсюду виднелись, отражаясь друг в друге, зеркала в драгоценных позолоченных рамах.

Концерт Бетховена звучал отчетливо и громко, но ни оркестра, ни рояля нигде не было видно.