– Забудешь! – только что бессильные руки вдруг крепко охватили его голову, заставляя смотреть прямо в зеленые глаза Морица. – Ксандер, ты же сам сказал, они люди, и ты так к ним и относишься: кто-то, мол, лучше, кто-то хуже. Но они враги, все и каждый! А ты их, – словно плевком, – жалеешь!

Щеки запекло на этот раз не гневом – стыдом. Но издевательская тьма воспоминаний тут же поглотила его, не дала и минуты на возражение. Да и что можно тут возразить?

Брат был прав.

Когда он тихонько вошел в небольшую комнату, Исабель стояла почти вплотную к камину, в котором, несмотря на теплый вечер, весело плясало пламя. Руки у нее были перевязаны, и, увидев Ксандера, она поспешно спрятала их за спину.

– Проходи.

Ксандер шагнул на середину комнаты так уверенно, как только мог, и остановился в нескольких шагах от Исабель. Собрался с духом. Наконец склонил голову.

– Я прошу прощения, сеньора, за то, что позволил себе быть грубым с вами во время ужина.

Несколько секунд иберийка молчала, то ли застигнутая врасплох, то ли со злости. Хотя чего ей было злиться, он же извинился?

– Ваши извинения приняты, принц, – сказала она с таким высокомерием, словно и в самом деле испытывала неловкость, но пыталась это скрыть.

А еще, словно ей нравился его титул. Хотя, может быть, она привыкла обращаться так к Морицу и не собиралась менять своих привычек из-за смены вассалов?

– Постарайтесь больше не повторять этой ошибки.

Она отошла к камину и коснулась кончиками пальцев каменной полки. Странно, ее ладони были обожжены, а пальцы – нет.

– Думаю, мне тоже стоит извиниться за эту безобразную сцену, – она усмехнулась, глядя на огонь. – Я, видите ли, не собираюсь повторять судьбу моей матушки, а также теток и прочих родственниц, которым рождение ребенка стоило жизни. Поэтому меня… несколько раздражают разговоры о замужестве.

С минуту она задумчиво изучала свои ладони, а потом взглянула на Ксандера.

– Да, вы можете присесть, если желаете, – она указала на второе кресло у камина. – Вы не боитесь огня, насколько я могла заметить.

– Я почти ничего не боюсь, сеньора.

Ксандер остался стоять. Он не хвастался. Просто констатировал факт. Бояться можно только того, что тебе неизвестно, ее же огонь теперь ему знаком и будет им, Ксандером, изучен и понят.

– Почти? – ее как будто удивила его честность, и она словно бы подобралась, живо напомнив зверя, задумчиво принюхивающегося к жертве. – Чего же вы боитесь? Высоты, как ваш брат? Или более банальных вещей – боли и смерти?

– Я не уверен, – Ксандер сделал два шага к камину и остановился у Исабель за спиной. – Возможно, я боюсь вашей власти надо мной, сеньора.

– Мне нравится, что вы честны. Только сильные люди могут быть честными. Еще есть те, кто принимают за силу временную безнаказанность. Но вы не из таких, – она чуть повернула голову и искоса посмотрела на Ксандера. – Значит, вы сильный. Это хорошо.

Языки пламени тянулись к ее рукам, подбирались ближе, словно чувствовали в девочке родную стихию. Взгляд Исабель из почти по-детски хитрого вдруг стал темным, опасным.

– Вы ведь ненавидите Альба? Должно быть, хотите, чтобы мы все сгинули в своем Огне, забрав с собой вашу позорную Клятву? Хотите?

«Вашу позорную Клятву».

– Хочу, – тихо откликнулся он, глядя куда-то мимо собеседницы на играющее в камине пламя.

Ему хотелось кричать – кричать, что не он приносил эту чертову Клятву, не ему бы ее и расхлебывать, – но кричать было нельзя. Исабель усмехнулась. Усмехнулась тонкой улыбкой, искривившей плотно сжатые губы и поднявшей правый уголок рта выше левого. Улыбка ее деда. И с этой улыбкой она наклонилась и протянула руки в самый огонь.

Пламя в камине взметнулось выше, и пальцы девочки дрогнули, когда по ним прошлись оранжевые всполохи. Повязки на ладонях вспыхнули, поддавшись ласкам горячих языков. Завоняло запекающейся мазью. Манжеты рукавов задымились.

– Он говорит со мной, – негромко, почти напевно произнесла Исабель. – Он поет мне.

Да она сумасшедшая!

Словно оцепенев, он смотрел, как пламя охватило забинтованные руки, завороженно следя, как огонь заплясал на драгоценном кружеве. Чуя резкий запах жженых бинтов и мази, он тут же одернул себя, закусил губу. Нет уж. Пусть она хоть вообще дотла сгорит и отправится в ад вслед за всеми Альба, уж он-то ей мешать не будет!

Пламя заплясало на манжетах платья девочки, весело вспыхнуло на забинтованных руках. Ну хорошо. Он поможет. Потушит огонь, сделает что-то. Пусть попросит. Сама попросит.

– Я думаю, вам нравится считать, что мы демоны. Потому что тогда получается, что вы хорошие, добрые и все в белом. Несчастные страдальцы. Прямо-таки агнцы, – ее голос задрожал, и она замолчала, сделала два глубоких вдоха и продолжила тише: – Только это не так. Просто вам нравится ненавидеть и бояться.

Она медленно встала, повернулась к Ксандеру и подняла руки так, чтобы он их видел. Повязки почернели и уже догорали, но вокруг ладоней и пальцев плясало пламя.

– Нравится, правда?

Ее глаза зло сузились, и она, так быстро метнувшись вперед, что он и охнуть не успел, не то что отшатнуться, схватила его за горло одной рукой, заставляя смотреть себе в лицо, прямо в пылающие глаза. Ксандер вцепился в горящие пальцы, но их будто свел в судороге нестерпимый жар.

– Ты сама себя ненавидишь… глупая Альба… – фламандец все же сумел оторвать пылающие пальцы от своей шеи и теперь хрипел в лицо обидчице, еле владея обожженным горлом. – Сама… делаешь больно себе… и другим!

Он снова задохнулся жаром и подступившими к горящему горлу слезами. Так нельзя. Он должен что-то сделать. Сейчас же.

– Мне в наследство досталась проклятая Клятва… А тебе – огонь и… наша ненависть… – юноша резко оттолкнул от себя горящие руки и обхватил обожженными ладонями ее лицо, заглядывая в глаза. – Так… научись жить с этим, Альба… Я же живу с чертовой Клятвой!

Ему показалось, что у него в руках не девочка, а очумевшая кошка. Отчаянно мотая головой, из-за чего ее коса била его по плечам, как плетью, хватая его за руки, она кричала и пыталась освободиться, но вдруг отшатнулась назад, споткнулась и рухнула в кресло. Пылать она уже не пылала, просто сгорбилась, съежилась, поставив локти на колени и держа обожженные кисти на весу. Голову она опустила, и растрепанные волосы спрятали ее лицо, но Ксандер успел увидеть, как она кусает губы.

Это что же – плачет? Она плачет?

В комнате противно пахло паленым: мазью,