Тот факт, что трех пленниц держали в одном помещении, судя по всему, объяснялся чрезвычайными обстоятельствами, ведь дом, куда поначалу привезли Маруху и Беатрис, оказался «засвеченным» после того, как водитель такси, с которым столкнулись похитители, навел полицию на их след. Только так можно объяснить, почему их спешно перевезли в другое место и содержали всех в шестиметровой комнатушке с единственной, да и то узкой кроватью и одним матрасом на двоих. В комнатушке, которая была чересчур мала для трех узниц и пары периодически сменявшихся охранников. Марину же перевезли сюда из другого дома – или усадьбы, как утверждала она, – из-за того, что тамошние охранники пьянствовали, бесчинствовали и в результате чуть было не провалили всю организацию. В общем, ничем иным, кроме неких чрезвычайных обстоятельств, нельзя объяснить, почему одна из крупнейших транснациональных корпораций проявила такое поразительное бессердечие, не обеспечив своим приспешникам и жертвам человеческих условий содержания.

Заложницы понятия не имели, где они находятся. Судя по звукам, доносившимся снаружи, неподалеку было шоссе, по которому ездили фуры. Еще, похоже, рядом была открытая допоздна палатка, где торговали спиртным и откуда доносилась музыка. Иногда включался репродуктор, и народ созывали то на какую-нибудь политическую акцию, то на церковную службу, а порой транслировали оглушительную музыку. Несколько раз скандировали лозунги избирательной кампании – близились выборы в Конституционную Ассамблею. Но чаще всего раздавался гул маленьких самолетов, которые взлетали и садились где-то неподалеку; это наводило на мысль о том, что узниц держат в окрестностях Гуайярмараля, небольшого аэропорта, находящегося в двадцати километрах севернее Боготы. Маруха, с детства привыкшая к климату саванны, даже по запаху свежего воздуха, проникавшего в комнату, чувствовала, что они не на природе, а в городской черте. Да и охранникам незачем было бы принимать такие усиленные меры предосторожности, если бы они находились в уединенном месте.

Больше всего узниц удивляло жужжание вертолета, которое порой раздавалось так близко, что казалось, он зависал прямо над крышей дома. Марина Монтойя утверждала, что на вертолете прилетает командир, отвечающий за похищения заложников. Постепенно они привыкли к этим звукам, ведь за время их плена вертолет приземлялся возле дома минимум раз в месяц, и женщины не сомневались, что это имеет к ним прямое отношение.

Однако понять, что в рассказах Марины правда, а что – плоды буйной фантазии, порой было невозможно. Например, она уверяла, что Пачо Сантоса и Диану Турбай держат в соседних комнатах и командир, прилетая на вертолете, занимается сразу всеми заложниками. Однажды из внутреннего дворика донеслись какие-то подозрительные звуки. Хозяин костерил жену, приказывая второпях что-то убрать, перенести в сторону, перевернуть вверх ногами. Как будто речь шла о трупе, который никак не удавалось куда-то запихнуть. Марина, захваченная мрачными фантазиями, решила, что бандиты расчленили тело Франсиско Сантоса и закапывают его по кускам под плитами кафельного пола на кухне.

– Если они начали убивать заложников, то уже не остановятся, – твердила она. – Теперь мы на очереди.

Ну и натерпелись же они страху в тот вечер! А потом случайно узнали, что хозяева просто переставляли на другое место стиральную машину и никак не могли управиться с ней вчетвером.

По ночам в округе царила полная тишина. Только безумный петух кукарекал, когда ему вздумается, невзирая на часы. В отдалении слышался собачий лай. А порой лаял соседский пес; похоже было, что это сторожевая, специально обученная собака. Маруха впала в уныние. Она свернулась на матрасе калачиком, закрыла глаза и несколько дней не открывала их без крайней необходимости, стараясь привести свои мысли в порядок. Спать по восемь часов подряд она была не в состоянии; ей удавалось забыться сном от силы на полчаса, после чего она вновь возвращалась к реальности, где ее подстерегала тоска. Тоска и постоянный страх: Маруха физически ощущала в животе какой-то комок, который в любую минуту мог лопнуть, вызвав приступ паники. Маруха вспоминала свою жизнь, стараясь утешиться хорошими моментами, однако их все время заслоняло что-то плохое. Когда они с мужем в третий раз приехали из Джакарты в Колумбию, Луис Карлос Галан за дружеским обедом попросил Маруху помочь ему в грядущей избирательной кампании. Во время прошлых выборов она была его имиджмейкером, разъезжала с сестрой Глорией по стране, они вместе радовались победам и переживали неудачи, рисковали. Поэтому предложение Галана выглядело вполне логичным. Маруха была польщена, ей стало приятно, что ее труд оценили. Но в конце завтрака в облике Галана вдруг промелькнуло нечто странное, лицо его будто осветилось каким-то сверхъестественным светом, и у Марухи откуда-то возникла уверенность, что его убьют. Она поняла это так отчетливо, что убедила мужа возвратиться в Индонезию, хотя генерал Маса Маркес предупреждал, что там ему грозит смертельная опасность. Через восемь дней после возвращения в Джакарту их разбудили известием о том, что Галан убит.

После той истории у Марухи появилась склонность к депрессии, а похищение эту склонность усугубило. Маруха никак не могла избавиться от мысли, что ее теперь тоже подстерегает смертельная опасность. Она отказывалась разговаривать и принимать пищу. Ее раздражала беспечность Беатрис и грубость охранников в масках, тошнило от Марининой покорности и от того, что она уже чуть ли не идентифицировала себя со своими тюремщиками. Порой казалось, что эта женщина тоже работает охранницей. Марина призывала Маруху к порядку, если та начинала храпеть, кашляла во сне или слишком часто ворочалась с боку на бок. Поставит Маруха куда-нибудь стакан – Марина испуганно ойкает и тут же переставляет его на другое место. У Марухи все это вызывало глубокое презрение.

– Не надо так волноваться! – говорила она. – Не вы здесь командуете.

В довершение всех бед, тюремщиков нервировало то, что Беатрис целыми днями строчила свои записки, фиксируя до мельчайших подробностей их пребывание в плену: выйдя на свободу, она намеревалась рассказать обо всем мужу и детям. А еще она составила длинный список того, что ее особенно раздражало в комнате, и прекратила его дополнять, лишь поняв, что ей омерзительно буквально все. Охранники услышали по радио, что Беатрис – физиотерапевт, и, перепутав физиотерапевта с психотерапевтом, запретили ей вести записи: они боялись, что она откроет какой-нибудь научный способ свести их с ума.

То, что Марина так деградировала, было вполне объяснимо. Она восприняла появление двух других заложниц как невыносимое посягательство на ее мирок, в котором она уже как-то освоилась, проведя почти два месяца в преддверии смерти, и в который не хотела впускать никого постороннего. Из-за новых узниц глубокое взаимопонимание, которого Марине уже удалось достичь с охраной, нарушилось, и не прошло и двух недель, как Марину вновь захлестнули боль и чувство невыразимого одиночества, с которыми она уже, казалось, справилась.

Но, несмотря на все это, самой страшной была для Марухи первая ночь. Холодная и бесконечная. В час ночи температура в Боготе колебалась, по сводкам синоптиков, от 13 до 15 градусов; в центре города и в районе аэропорта шел дождь. Ее сразила усталость. Едва уснув, она захрапела, но постоянно просыпалась, потому что ее мучил кашель курильщика; неудержимые, затяжные приступы кашля еще больше усиливались, поскольку стены комнаты были влажными. Каждый раз, когда Маруха кашляла или храпела, охранники тыкали ее ногами в голову. Марина в панике им поддакивала и грозила Марухе, что если она и дальше будет ворочаться, ее привяжут к матрасу, а если не прекратит храпеть, заткнут рот кляпом.