Федра

Со смертью прыгуньи вокруг воцарилась гробовая тишина. Меня замутило. Я знала, что такой исход возможен, но в жизни не видела подобного. Маленькое тело прыгуньи, кажущееся сейчас совсем легким, висит на левом роге быка. Красный ручеек крови из рваной раны на боку заливает глаза животного. Бык недовольно мотнул мордой, и голова девушки заболталась, точно детский мяч.

Никто не двигался. Похоже, никто не знал, что делать, – включая быка, который бил копытом, поднимая с земли облако пыли. Мне вспомнилось другое стройное тело, месиво внутренностей на бычьих рогах, и к глазам подступили слезы. Хотелось кричать: «Это варварство», но я молчала. Прошла целая вечность, прежде чем на арену выбежали несколько мужчин, чтобы загнать быка палками в загон и снять со смертоносных рогов мертвое тело.

Лицо отца было сравнимо белизной с проплывающим по небу облаком. Случившееся – ужасное предзнаменование моей свадьбы, брака, предстоящего путешествия и жизни в Афинах. Однако мне было не до мыслей об этом. Я могла думать лишь о том, что виделась с погибшей девушкой всего день назад. Она была страстно увлечена прыжками через быков и так уверена в своем предназначении. Она была жива.

Заключительные ритуалы прошли как во сне. Тесей тоже казался смятенным, хотя его глаза оставались, как всегда, холодными. После всех ритуалов я бросилась к родителям. Почти бегом кинулась к папе, но была перехвачена мамой. Я думала, она отчитает меня напоследок за то, что бегаю как ребенок, или снова станет наставлять, как подобает вести себя принцессе в иноземном дворце. Вместо этого мама прижала меня к своей груди, и я несколько мгновений слушала, как стучит ее сердце. Отстранившись же, она сдержанно поцеловала меня в лоб и удалилась.

После прощания с мамой подошел папа. Он притянул меня к себе и обнял так крепко, что я ощутила аромат масел, которыми он разглаживал бороду. Он обнимал меня так только в детстве, и мне хотелось прижаться к нему и как можно дольше не отпускать. Папа нагнулся к моему уху. Любой подумал бы, что он шепчет мне на ухо нежности или говорит, как сильно будет скучать. Я ожидала того же. Однако папа сказал совершенно другое:

– Федра, я знаю, ты в ярости. Но держи себя в руках, пока будешь в Афинах.

Я попыталась отстраниться, но он не отпустил меня.

– Хорошо, – шепнула в ответ. – Разве я когда-либо была несдержанна?

Отец продолжил, словно я ничего не говорила:

– Ты знаешь, что не можешь бросить вызов Тесею, не навредив Криту, не изобличив свою мать. Ты понимаешь меня, Федра?

Мне хотелось плакать. Я была любимицей папы. Мы с Ариадной шутили на этот счет: она – двойник нашей мамы, а я – золотая девочка, не совершающая промахов и ошибок. Я не сделала ничего дурного, а папа говорит со мной так, будто сделала.

– Не забывай: ты прежде всего принцесса Крита, – закончил он, коснувшись горячим дыханием моей шеи.

– Да, отец, – пробормотала я, ожидая, что он меня отпустит.

Он и отпустил. Его лицо омрачало беспокойство. Прожитые годы оставили на лбу папы след из глубоких морщин. Еще пару недель назад их не было.

– Надеюсь, тебе ничто не грозит.

Ранее он положил в мой сундук подарок – небольшой двухлезвийный топор, замотанный в ткань. Я тогда улыбнулась, вспомнив о наших с сестрой давних детских тренировках, когда мы учились владеть учебными топорами с тупыми лезвиями, вращая их в руках и постоянно роняя на ноги. Однако папа в тот момент был столь же серьезен, как и сейчас.

– Надеюсь, тебе не придется воспользоваться им, дочь Крита, – сказал он.

* * *

Свадебные ритуалы завершились – по крайней мере, насколько это возможно. Меня сопроводили на корабль Тесея и показали, на какую скамью присесть. Я дрожала. От соленой воды кожу рук и ног щипало. Кто-то накинул на меня покрывало. Мой взгляд был устремлен на берег. Я очень редко покидала дворцовый комплекс, а уж Крит – никогда. Теперь же отплываю на корабле в чужие земли. Я безотрывно смотрела на дворец, пытаясь навечно запечатлеть в памяти его образ, но вид снаружи лишь напоминал о том, что я сама теперь чужачка. Дворец воспринимался мной как единое целое, но отсюда, с корабля, я заметила, что он представляет собой комплекс строений, плавно переходящих одно в другое. Скрепя сердце я поняла, что он аккуратен, но не роскошен, не прекрасен так, как прекрасны росписи и фрески внутри него. Неужели он был столь упорядоченным и пропорциональным, когда я ходила по его извилистым коридорам? Где расположена наша с Ариадной комната? Я начала считать окна, но запуталась в направлениях и, когда сочла, что нашла свою спальню, и с тоской уставилась на нее, осознала: это не она – окна слишком большие.

В моей свите сопровождения должны были быть несколько человек, включая несчастную прыгунью, но я видела, что Тесей разговаривал с моим отцом, и услышала четкое: «Места нет». Папа кивнул, сдавшись и поникнув плечами.

– Ее свита может прибыть позже. Но ее должна сопровождать хотя бы одна служанка, Тесей. Никак иначе.

Тесей нахмурился, словно собираясь возразить, затем пожал плечами и согласился. К кораблю направилась моя верная и давняя служанка Энея, но внезапно на берег вышла мама: посвежевшая, с обновленной краской на лице. Она схватила Энею за руку. Произошедший между ними разговор я не слышала, но после него девушка развернулась и пошла прочь, а вместо нее появилась самая старая служанка мамы, Кандакия.

У меня упало сердце. У этой женщины нет своих детей. Она всего на пару лет старше мамы и всегда прислуживала исключительно ей. Кандакии никогда не было дела до нас с Ариадной, что теперь мне кажется довольно странным. Нам с сестрой прислуживали разные девушки, и ни одной из них не удавалось контролировать Ариадну. Никого из них мне в сопровождение тоже не хотелось, но я предпочла бы служанку, близкую мне по возрасту, как Энея. Не представляю, как буду делиться впечатлениями об афинском дворе со старой Кандакией. За глаза, не при ней и не при маме, Ариадна звала ее «Кислолицей».

Кандакию проводили на борт и усадили рядом со мной. Она молча, с упреком в глазах уставилась на мою маму. Наши пожитки бросили в трюм. Затем мы подняли якорь и отплыли. Для меня начиналась новая жизнь.

* * *

В задней части корабля было холодно, поэтому мы с Кандакией неохотно жались друг к дружке в поисках тепла. От нее пахло оливками и козьим сыром. От меня несло морской водой. Никто из нас не заговаривал. Немного обсохнув, я поделилась с Кандакией покрывалом, и она молча укрылась им.

На корабле царила суета, мужчины управляли парусами и веслами. На нас не обращали внимания. Я поискала взглядом девушку, с которой общалась, когда трибуты только прибыли, она еще сама нашла выход из лабиринта. Мне пришла глупая мысль, что мы могли бы подружиться. Или, что лучше, она стала бы моей личной служанкой. Но ее не было видно. Мимо прошел один из бывших трибутов, и я вцепилась в его рукав.

– Где та девушка?

Он непонимающе смотрел на меня, и я с досадой поняла, что не знаю ее имени.

– Которая была со мной, когда я выводила вас из лабиринта?

Его глаза потемнели.

– Не знаю, – буркнул он, пытаясь высвободиться.

– А я думаю, знаешь, – насколько возможно царственно произнесла я, подражая маме.

Он лихорадочно замотал головой.

– Не знаю. Она…

Я кивнула, призывая его продолжить.

– Она чем-то разозлила Тесея. Не знаю чем. Никто не видел ее после того, как мы отплыли в Афины.

Я бы не остановилась на этом, но он поспешил сбежать, и больше никто не рискнул проходить рядом с нами. Сначала я смотрела на воду, на танцующие по ней ослепительные солнечные блики, на пенные брызги у борта, но потом и это надоело.

Должно быть, я уснула, поскольку в следующий миг оказалось, что со мной на скамье сидят уже две женщины, а не одна. Приглядевшись ко второй, я