высших сферах российской власти, особенно среди дипломатов, летом 1914 г. все же преобладали шапкозакидательские настроения. Так, посол России во Франции «Извольский на всех перекрестках заявляет, что Россия готова к войне и что война неизбежна. Какая глупость, даже если это правда!»[147] Это запись из дневника британского посла в Париже знаменитого Фрэнсиса Берти, более известного как лорд Берти[148]. И сделана она 31 июля 1914 г., т. е. в последний день мира в Европе.

Но совсем иначе реагировали простые люди, которые, в отличие от политиков, куда острее чувствовали угрозу надвигающейся опасности. Наученные горьким опытом последней войны с Германией, когда пруссаки вплотную подошли к Парижу, горожане кинулись спасать свои кровные. Уже к 4 часам утра 29 июля перед штаб-квартирой Банка Франции, известной как Тулузский отель (Hotel de Toulouse), собралась толпа в 30 тыс. чел., жаждущих обменять бумажные деньги на звонкую монету; очередь растянулась почти на два километра — мимо Пале-Рояля и далее по улице Риволи к саду Тюильри[149]. В Банке Франции не оробели и сообщили, что готовы «продолжать выплачивать золото столько, сколько понадобится». Увы, сдержать это смелое обещание не удалось…

Следует отметить, что Банк Франции подошел к началу войны с хорошим запасом прочности: к концу июля 1914 г. резервы золота в слитках в его хранилищах превышали 800 млн долларов. И произошло это именно благодаря его гувернеру: еще «в 1897 г.[150] его новый управляющий Жорж Паллен[151] собрал своих подчиненных и сказал, что банк должен быть готов к „любым непредвиденным обстоятельствам“, имея в виду войну против Германии. При Паллене Банк Франции начал неустанно наращивать запасы золота. Каждый раз, когда золотые резервы Рейхсбанка увеличивались, Банк Франции оказывался на шаг впереди него — своеобразная гонка вооружений, объектом которой было золото»[152].

Не произвело особого впечатления начало войны и на русского императора. По-моему, Николай II отнесся к этому чрезвычайному событию не то что спокойно, а, скорее, равнодушно. 19 июля (ст. ст.) 1914 г. он записал в дневнике: «После завтрака вызвал Николашу[153] и объявил ему о назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию… Погулял с детьми. В 6 1/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали… Вечером приехал анг[лийский] посол Buchanan[154] c телеграммой от Georgie. Долго составлял с ним вместе ответ. Потом видел еще Николашу и Фредерикса[155]. Пил чай в 12 1/4»[156]. И все! Я понимаю, отложились в памяти важные встречи: с послом Великобритании, новоназначенным верховным главнокомандующим. Но при чем здесь посещение министра двора, далеко не самого важного чиновника, в столь ответственный момент, или надо было уточнить срочный порядок пополнения запасов императорской винотеки, пока у поставщиков не все расхватали?

Как писал в своей статье «Почему Россия вступила в войну» в октябре 1914 г. известный британский военный корреспондент Эмиль Диллон[157], «финансовая и военная политика России была ориентирована на стабильный мир. Три хороших урожая подряд, два из которых были необычно обильными, придали мощный стимул развитию торговли и промышленности. Финансовая ситуация была отличной. Денег было предостаточно во всех отраслях, и только относительно незначительная их часть [выделено мною. — С. Т.] тратилась на армию и флот»[158].

Об этом же пишет в своих воспоминаниях и сам Сухомлинов: «С 1906 года со дня на день выяснялось враждебное отношения Коковцова к бюджету военного ведомства. Когда после японской войны было заявлено, что на восстановление армии требуется два миллиарда рублей, он ответил, что можно требовать и 20 миллиардов, но страна дать их не может: „Из Невы и невского воздуха денег сделать нельзя“[159]. Действенных же шагов для восстановления финансов он, однако, предпринять не смог»[160]. О, мягко выражаясь, натянутых отношениях Сухомлинова и Коковцова, говорившего о военном министре не иначе как о «злополучном для России человеке»[161], хорошо знал весь чиновничий мир, да и сам император.

Мне трудно судить, кто из министров был более прав или не прав. При ограниченных внутренних финансовых ресурсах объемы внешней задолженности России уже тогда росли, как на дрожжах: если государственный долг на конец министерства Вышнеградского[162] в 1892 г. составлял 4,905 млрд руб., то к моменту, когда С. Ю. Витте покинул пост министра финансов в 1903 г., — 6,679 млрд руб.[163] Коковцов получил непростое наследство. Однако, к нашей удаче, оба министра оставили воспоминания, поэтому читатели могут сами составить представление по данному вопросу. К сожалению, из-за возникшей взаимной неприязни именно этот министр финансов, как, следует признать, и большинство его предшественников, был лично особо заинтересован в сокращении военных ассигнований со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Знал ли об этих проблемах Николай II? Безусловно да. Но насколько глубоко вникал в суть проблемы — мне не известно. Почему же так происходило? Один из возможных вариантов ответа на этот вопрос находим в воспоминаниях человека, близко стоявшего к императору в течение многих лет, но буквально накануне войны впавшего в немилость. «Конечно, мои разногласия с Сухомлиновым, а тем более мои настойчивые заявления о том, что в военном ведомстве у нас далеко не благополучно, были ему [царю. — С. Т.] неприятны, а при сравнительно частом их повторении и просто докучали», — отмечал Коковцов. Но главное: «Они лишали государя иллюзии в том, что было наиболее близко его сердцу»[164].

Так вот, полагаю, суть в том, что для Николая II самым болезненным было лишиться именно иллюзии могущества русской армии, иллюзии, что удалось преодолеть позорное состояние, в которое погрузилось российское общество после поражения в русско-японской войне. Этим Николай II во многом напоминает мне своего великого предка Николая I, пережившего тяжелейшее духовное потрясение после того, как стала очевидной полная неподготовленность России к Крымской войне 1853 г. Ведь императора десятилетиями убеждали в непобедимой военной мощи России, «блестящем состоянии дел» в армии, и он свято в это верил. А потом в одночасье его лишили этой иллюзии, которой он жил, ради которой дышал и упорно трудился, и могущественный монарх потерял интерес к жизни, он просто отказался дышать в новой, удручающей реальности, ведь еще так свежи оставались воспоминания о блистательной победе над Наполеоном I и мировой славе России. И вот теперь примерно в подобный капкан иллюзий могущества собственной империи попал и Николай II.

Но оставим гадания и вернемся к фактам. Реальность была безжалостна.

15 августа 1914 г. британские экспедиционные силы в составе 6 пехотных дивизий и 5 бригад кавалерии, организованные в два корпуса, пересекли Ла-Манш и начали высадку во Франции.

Но в Лондоне хорошо