Лука не испытывал необходимости смотреть на фотографии. Они были слишком хорошо знакомы ему. Более крупная представляла собой семейный портрет: его мать, положившая руку на плечо мужа, и он — еще мальчишка, единственный сын, на которого возлагались огромные надежды. Он улыбается, наслаждаясь родительской любовью.

Это было до того, как он ошарашил их, сообщив, что от двадцати до тридцати лет намерен заниматься альпинизмом; что он готов добросовестно работать на компанию, но дома и согласен на небольшое жалованье и вообще в долгосрочной перспективе душа у него к семейному бизнесу не лежит.

Несмотря на многочисленные разговоры, состоявшиеся между ними на эту тему, отец до сих пор не принял решения сына. Он изо всех сил пытался переубедить Луку и регулярно взывал к его совести, объясняя, сколько стоило его образование и как ему нужно, чтобы Лука перенял семейный бизнес. Особый упор всегда делался на слово «семья», оно неизменно повторялось и акцентировалось, словно Лука не знал, кто на самом деле его родители.

В двадцать семь лет он понимал, что давно уже должен был оставить компанию отца, но беда в том, что ему никак не удавалось найти достаточно свободную работу, которая начинала бы приносить ему деньги, как только он возвращался в страну. Поэтому и сохранялся неприятный для него статус-кво в отношениях с отцом, замешанных на чувстве вины и взаимной зависимости, причем оба рассматривали эти отношения как средство для достижения различных целей.

Отец продолжал говорить, и взгляд Луки переместился на окна, за которыми теперь молотил дождь. Шли минуты — три, четыре, пять. Ни малейших признаков того, что отец собирается закончить разговор. Он развернулся в кресле, и теперь его не было видно за широкой спинкой. До Луки доносились лишь время от времени разные звуки — отец то втягивал воздух между зубами, то покряхтывал, соглашаясь с собеседником.

Потом кресло развернулось, и отец, даже не поймав взгляда Луки, щелкнул пальцами и показал на стул по другую сторону стола. Лука сел, на его губах появилась безрадостная улыбка. У отца был особый дар унижать сына еще до того, как между ними начинался разговор.

Наконец телефонная трубка легла на свое место, отец откинулся на спинку и посмотрел на Луку поверх очков.

— Значит, вернулся, — сказал он с мимолетной улыбкой.

— Да. В четверг.

— Хорошо. До вершины добрался?

Лука покачал головой.

— Нет. Всего пара часов оставалась. Мы немного повздорили на леднике, но настоящая проблема в том, что, когда мы поднялись выше семи тысяч, у Билла случился приступ горянки. Но, несмотря ни на что, это было замечательное восхождение. Если бы не горянка, точно добрались бы до вершины. — Он почувствовал, как губы непроизвольно расплываются в улыбке. — Ты же знаешь, как я люблю горы, па.

Отец отвернулся, словно Лука сказал что-то обидное.

— Только не говори матери. Она места себе не находит, когда ты отправляешься в эти свои треклятые экспедиции. Она от волнения сама не своя.

Улыбка сошла с лица Луки.

— Да брось, па, не нужно каждый раз заводиться, когда я говорю о горах.

Последовала долгая пауза. Отец снял очки и задумчиво осмотрел дужку.

— Слушай, Лука, мы с матерью тут обсуждали кое-что, пока тебя не было. Я, наверное, допустил ошибку, поставив тебя на внутренние продажи. Мне казалось, тебе такая работа понравится, но на самом деле она не требует от тебя никаких усилий. Поэтому я придумал кое-что, что может прийтись тебе по душе. Назовем это повышением.

Сердце Луки упало, когда он увидел выражение отцовского лица. Он мог противостоять подводным течениям разочарования и неодобрения, но хуже всего, когда отец пытался быть добрым. В такие минуты Лука в самом деле чувствовал себя неблагодарной скотиной.

— Я знаю, ты не любишь сидеть в офисе, а потому родилась мысль отправлять тебя туда, где начинает понемногу разворачиваться рынок. Например, в Дубай или Манилу. Ты можешь организовывать встречи с потенциальными покупателями… налаживать собственные связи. У тебя получится. К тому же полный набор маленьких радостей: пятизвездочные отели, водитель на время командировки. Мы знаем, что ты любишь путешествовать…

Лука неловко заерзал на стуле.

— Слушай, па, я очень ценю, что ты пытаешься мне помочь. Я знаю, что за такой работой выстроилась бы очередь желающих. Но я уже пытался сказать тебе: в долгосрочной перспективе меня это не интересует. — Он виновато развел руками. — Просто я не продавец автомобилей.

Лицо отца мгновенно помрачнело.

— Прекрати быть снобом, — отрезал он. — У твоего дорогостоящего хобби есть временные пределы. Скоро спонсорские денежки иссякнут, в особенности если твои экспедиции будут такими же провальными, как эта. Мы с матерью полагали, что после неудачи с Эверестом тебе хватит ума бросить эту затею. Но…

Лука, сжав зубы, смотрел на отца.

— Ты даже не потрудился выслушать мой рассказ о том, что случилось.

— Не думаю, что в этом есть нужда. Еще до твоего возвращения вся эта история выплеснулась на страницы газет. Я достаточно начитался, чтобы еще выслушивать всякие омерзительные подробности. Я хочу сказать, что даже некоторые друзья твоей матери…

Он не закончил предложение и привстал, упершись в столешницу большими пальцами.

— Мне бы не хотелось об этом говорить, Лука, но мы должны заботиться о семейной чести.

Лука замер, отчаянно противясь желанию дать язвительный ответ. «Семейная честь»? Господи боже, отец нередко выставляет себя таким ослом.

— Я знаю, что найти свой путь в жизни нелегко, — продолжал он; голос его стал безликим, словно он разговаривал с кем-нибудь из младших клерков. — Но ты уже не мальчик, и скоро ты не сможешь жить, не принимая на себя никакой ответственности.

Лука на мгновение закрыл глаза, набрал побольше воздуха и поднялся со стула. Иногда он даже не верил, что они родственники.

У двери он изобразил на лице слабую улыбку.

— Может, ты и прав, па. Дай мне время немного подумать о работе. А маме я позвоню, сообщу, что вернулся живой и здоровый и мы с тобой поговорили. А сейчас у меня голова раскалывается. Если не возражаешь, я возьму работу на дом. И потом, дома я больше сделаю — никто отвлекать не будет.

Отец несколько секунд смотрел на него и неопределенно кивнул.

— Хорошо. Договорились — ты дашь мне знать. Я рад, что ты вернулся, Лука.

— Спасибо, па.

Он повернулся и вышел из кабинета; усилие, которого потребовала от него эта улыбка, вызвало головную боль. Войдя в свой маленький кабинет, он хлопнул дверью и остановился в центре комнаты; его обуяла злость. Столько лет, а отец так и не смог понять, что для Луки главное в жизни.

Взгляд его замер на столе, на документах, разделенных на две неровные стопки. Неожиданным резким движением он швырнул их со стола в сторону подоконника — бумаги полетели, словно листья с дерева. Они улеглись на толстый ковер — куча распечаток и заметок на память; края их дрожали под ветерком кондиционера.