— О Боже моих отцов, милосерднейший Господи, ты избрал меня королем над Твоим народом, и судьей над Твоими сыновьями и дочерьми. Подай мне мудрость, изобилующую у Твоего престола. Чтобы я мог постичь, что тебе будет угодно!»

Празднества были скромными, но как водиться все сословия обратились к новому королю с просьбами. Год случился неурожайный, потому горожан-бюргеров беспокоил возможный голод. Они попросили хлеба. Священники попросили отпечатать побольше Библий, ведь на них лежала ответственность за грамотность в приходах, и тоже хлеба — они отвечали за попечение о бедных.

Представители дворянского сословия, в основном лифляндцы и эстляндцы, напомнили Карлу об обещании смягчить редукцию. Тут надо дать пояснения. Вопрос то очень важный! В 1680 году было постановлено, что все земли, некогда принадлежавшие казне и отчужденные тем или иным путем, начиная с XVI века, вернуть обратно в казну, и использовать для содержания войска. (Постановление риксдага о редукции.) На самом деле это вызвало большой переполох среди дворянства. То есть, говоря современным языком, началась национализация земли, а так как это сопровождалось генеральным межеванием всей страны, то с дворянства потребовали документальное подтверждение на право владения их участками. А поскольку многие из них утратили сии бумаги, или за древностью, или по другим каким причинам, и не могли их представить, в таких случаях, земля просто изымалась в казну. Полностью были переданы в казну земли, полученные дворянами на новоприсоединенных территориях, а также те, где владеющие ими со времен рыцарских орденов (Лифляндия, Эстляндия и т. д.), не смогли представить необходимые документы. Дарения земли на старых шведских землях после 1604 года объявлялись условными, а наиболее крупные из них (приносившие доход свыше 600 талеров серебром в год), подлежали изъятию. До проведения редукции дворяне владели 2/3 земли, после их доля сократилась до 1/3. Здесь, кстати, кроется очень многое. И та легкость, с которой дворянство прибалтийских провинций принимало присягу русскому царю, подтвердившему при занятии бывших шведских территорий, за исключением Выборгского лена, права дворянства на их имения. И то недовольство собственным шведским королем, которое выразилось в ограничении риксдагом королевской власти сразу после смерти Карла XII. И как апогей всего — это возникновение заговоров — аньяльской конфедерации и, в конце концов, убийство монарха — Густава III собственным дворянином в марте 1792 года.

Король лишь усмехнулся. Шепнул Пиперу:

— Не смягчить, а усилить! Мне нужны солдаты, и солдатам нужна земля. — вслух выкрикнул, — хлеб выдавать всю зиму со складов, а вот за изданием Библии я прослежу сам. — и помахал всем рукой приветливо.

И Швеция почувствовала твердую руку короля. Лишь немногие пытались предостеречь народ. И еще меньше было тех, кто осмелился сказать об этом вслух. Простой священник из Муры, Якоб Боэцилиус заявил в воскресной проповеди:

— Горе ждет страну, где правит отрок! — Его взяли сразу, в понедельник. Приговор был:

— Смерть!

Карл улыбнулся, не разжимая губ. Сжалился:

— Не хочу начинать правление с казни. Пусть посидит, подумает!

— Двенадцать лет тюрьмы хватит, ваше величество?

— Думаю, вполне!

Будто законы Моисеевы теперь правили Швецией. И чем жестче был суд, тем лучше. Особенно если это касалось нравственности. За прелюбодеяние или двойное прелюбодеяние, когда оба согрешивших состояли в законном браке, приговор был один — смерть. Граф Фалькенберг, один из советников, как-то не выдержал и выступил против:

— Во всем христианском мире такой грех не наказывается смертью, да и в нашей державе такого много лет не было!

Король улыбнулся холодно. Он всегда теперь отвечал с улыбкой. Одними губами. И кратко:

— Божий закон гласит, что и развратник и развратница должны умереть!

Но нельзя сказать, что король был несправедлив. Жестокость в наказании соседствовала с требованием тщательного расследования.

— Лучше отпустить виновного в сомнительных делах, чем покарать безвинного! — частенько приговаривал король.

Когда Дерптский совет запросил разрешения у Стокгольма о применении пытки в каком-то деле, Карл вмешался:

— Признание под пыткой не имеет ценности!

Но главным его детищем стала армия. Как он любил ее! Король-мальчишка играл в солдатиков и наслаждался игрой. Еще бы солдатики были настоящие!

Он раз за разом водил эскадроны в атаку.

— Быстрей, еще быстрей! — требовал король скорости. Атака только галопом, никакой рыси. Противник даже опомниться не должен, как будет сметен кавалерией.

— Никакого оружия, кроме холодного.

— Никакой стрельбы! Пистолеты выкинуть, кирасы снять! — раздавался звонкий голос молодого короля. — Только галоп, только галоп.

Он лично проверял плотность плугового построения эскадрона.

— Колено за коленом! — Сам втискивался в строй, сам проверял. Чем плотнее будут всадники, чем быстрее аллюр, тем неотразимее удар превосходной шведской конницы. — Вперед, мои славные шведы! — и голос короля перекрывает грохот нескольких сотен копыт. Стоглавое чудище, хрипящее, оскаленное, ощетиненное жалами клинков несется, сметая все со своего пути. Карл рядом. Он опережает эскадрон. Он машет рукой:

— Быстрей, еще быст… — конь падает замертво, король летит через его голову. Эскадрон проноситься мимо. К нему бегут, скачут. Но Карл уже на ногах. Отряхается виновато:

— Не беда! Все вздор, господа. Лучше дайте мне другую лошадь. Продолжим.

* * *

Отпущенный в непродолжительный отпуск после учений, сорокалетний ротмистр Смоландского драгунского полка Ион Стольхаммар, кряхтя стаскивал с себя сапог и жаловался жене Софии:

— Соня, наш юный король совсем загонял наш полк. Как мы выжили! Я же не семнадцатилетний юнец, чтоб так скакать на лошади. Ты представить себе не можешь. Он загнал трех лошадей. Ух. — сапог, наконец, поддался и свалился на пол. Ротмистр похлопал себя по толстенькому брюшку:

— София, дай своему мужу платок. Как жарко сегодня!

Жена молча подала требуемое и стоя продолжила наблюдать, как Ион потянулся снимать второй сапог:

— У-у-у, не лезет проклятый. Пузо мешает. — Ион бросил пока свое занятие, вытер пот с обширной лысины и потянулся за стаканчиком свагдрики[5]. Напился и продолжил. После нескольких попыток сапог, наконец, полез с ноги. Ион откинулся к стене изнеможенный. Как хорошо было сидеть дома. Вдыхать запах свежих только испеченных булочек, кофе, ощущать покой и уют всем измученным от диких скачек телом.

— А как наш король? — София нарушила молчание.

— Ух — никак не мог отдышаться толстяк ротмистр. — А что наш король?