Гасан изначально был назначен на эту должность в Дамаске, так что мои слова и намёк в них явно ранили его, но мне было плевать. Это не тот человек, о чьих чувствах я должен заботиться во время беседы.

— Ты вчера крайне неосмотрительно оставил здесь своё оружие, — холодно молвит он, указывая на аккуратно разложенные и вычищенные до блеска меч, ножи и скрытый клинок, который сейчас призывно торчит из нарукавника. — В следующий раз слуги попросту выкинут их.

Я прекрасно понимаю, что это чушь, и говорит он так лишь из-за обиды на меня, но благоразумно молчу, чтобы не распалять конфликт ещё сильнее. Сухо киваю распорядителю и уже мягче говорю в ответ:

— Я обязательно при первой же возможности поблагодарю их за труд.

Гасан надменно вздёргивает подбородок и удаляется, оставив меня одного во дворике. Провожаю его взглядом и возвращаюсь к своей экипировке. Нацепив на запястье скрытый клинок, проверяю, на всякий случай, работоспособность механизма, и в тот момент, когда сталь со звоном входит внутрь нарукавника, я слышу лёгкий шелест и плавное приземление ступней на ковёр. Мне даже не нужно поворачиваться, чтобы понять, кто прибыл в дарту: гостью выдаёт её кружащий голову аромат…

— Мира тебе, Алисейд, — мелодичным голосом приветствует меня Сурайя, и я успеваю подметить плохо скрываемое в нём волнение.

Всё же повернувшись, тут же встречаюсь с прямым взглядом малахитовых глаз. Пытаюсь найти в нём сожаление о последних сказанных вчера словах, в которых был явный подтекст в отношении меня, но нет. Он скользит по моему лицу и осторожно, словно совершает нечто противозаконное, заинтересованно опускается ниже на шею, а далее на мой оголённый торс. Сурайя одета сегодня не в привычные черные ткани, а в тёмно-зелёные — этот цвет несказанно ей идёт. Из-под наскоро завязанной куфии выбиваются каштановые пряди, обрамляя пока скрытое лицо. Но она почти сразу отцепляет от виска ткань, и я вновь могу насладиться этими манящими чертами.

Не могу сдержать дерзкую и довольную усмешку, заметив её ощупывающий взгляд, и спешу ответить ей:

— И тебе мирного дня, Сурайя. Как ты себя чувствуешь?

— Рана немного ноет, но я в порядке, — она смущенно улыбается, но не отводит глаз. — Надеюсь, ты тоже в добром здравии?

Вестница незаметно кивает на моё предплечье, указывая на повязку.

— Да, как и думал, это просто несерьёзная царапина, — осматриваю свою руку и вновь возвращаю внимание к Сурайе. Вопрос, который я задаю ей после, выходит нетерпеливым и с лёгким упрёком, будто она была обязана встретить меня утром в дарте. — Где ты была?

Она проходит вглубь дворика и немного нервно заламывает тонкие пальцы. Девичий взор падает на всё ещё лежащие за мной меч и ножи, а я снова замечаю в них любопытство и заинтересованность.

— Мне нужно было домой, да и стоило разведать обстановку в Дамаске, пока доблестные хассашины предаются сну, — в голосе мелькают сначала задорные нотки, но они сменяются на те самые деловые, которые были при нашей первой встрече, когда она рассказывала мне имеющуюся информацию об объекте будущего убийства. — Город взбудоражен. И мои источники сообщили, что Тамир решил перенести свой пир с сегодняшнего дня на завтра. Он собирается усилить охрану дворца, и ему требуется ещё один день, чтобы стянуть дополнительное количество солдат на празднество. Думаю, он, мягко говоря, недоволен случившимся с прилавками.

Я хмурю брови, слушая её, и пропускаю мимо первый шутливый укол, обдумывая полученные новые данные. Миссия усложняется, хоть и ненамного — большое число стражи никогда меня не пугало, — но теперь, возможно, придётся действовать ещё более аккуратно, медленно и скрытно, чем раньше, чтобы добраться до хозяина пира.

— Что-нибудь ещё?.. — помолчав, вопрошаю я, заметив нерешительность в лице Сурайи, и она, тряхнув головой, отвечает:

— Да… На всех площадях, главных дорогах и улицах развешаны наши с тобой примерные портреты и ориентиры. Стража ищет убийцу в белом одеянии и его подельника в чёрном.

Она вдруг задорно улыбается, словно речь идёт лишь о новой программе увеселений на базаре, и разводит в стороны руки:

— Именно поэтому сегодня я решила изменить себе.

Несмотря на всю сложность ситуации и объявлением нас в розыск, чего я почти всегда избегал в различных иных заданиях до этого, невольно улыбаюсь ей в ответ и задаю вопрос невпопад, сворачивая с темы:

— Кстати, об этом. Почему ты всегда носишь чёрное?

— Помнишь, я рассказывала о том, что часто ищу информацию ночью? — Сурайя одновременно со сказанным достаёт один из своих метательных ножей и на глаз сравнивает его с лежащим моим. Увидев мой кивок, она продолжает. — Во тьме легко прятаться, когда ты в чёрной или коричневой робе. К тому же, многие люди в Дамаске носят эти цвета, так что и днём сливаться с толпой становится проще.

Я молчу, проницательно озирая её лицо вблизи. Выражение в нём становится задумчивым и опечаленным, когда Сурайя, не сводя взгляда с покоящегося меча, убирает своё оружие обратно.

— И я должна чем-то от вас отличаться… Это некое напоминание для меня самой, что, несмотря на принадлежность к братству, в первую очередь я случайно оказавшаяся в нём женщина, которой никогда не надеть белую мантию, чтобы стать хассашином.

Она поднимает на меня глаза и расстроено закусывает нижнюю губу — я стараюсь не смотреть на это. Слишком привлекательным кажется этот невинный жест…

И слишком многого она не понимает, говоря такое. Образ наёмного убийцы таинственен, романтичен и кружит голову молодым людям, которые ни на секунду не представляют, какие моря и реки крови стоят за всем этим, преследуя хассашина постоянным невыносимым металлическим запахом всю жизнь.

— Тебе не стоит знать, каково это — убивать по заказу, Сурайя… — поучительно отвечаю я и замечаю, что налёт сожаления никак не хочет сходить с красивого лица.

Тёмно-зелёные омуты надолго останавливаются на моём нарукавнике и горят невероятным желанием познать то, что в нём скрыто.

Я обречённо вздыхаю и осознаю, что навряд ли могу переубедить Сурайю и заставить не думать о несбыточных мечтах стать хассашином, но мне почему-то важно как-то приободрить её и утешить хотя бы на время.

Недолго думая, предлагаю ей следующую безобидную, на первый взгляд, идею, когда молчание затягивается.

— Хорошо, давай так, — наклоняюсь и беру первую попавшуюся бархатную подушку. Зажимаю её в обеих руках и пристально смотрю Сурайе в глаза, в которых печаль моментально сменяется вспыхнувшим огоньком ожидания. — Раз нам сегодня не суждено выбраться в город в связи с объявленной за наши головы наградой и придётся остаться здесь, и раз ты так сильно хочешь опробовать себя в роли хассашина, покажи мне для начала, как ты умеешь метать свои ножи. А затем я подумаю над тем, дать ли тебе в руки меч.

— С чего ты взял, что я так сильно хочу этого? — с вызовом отвечает мне она и, улыбаясь, отходит на несколько шагов назад, готовя ножи.