— Ну и стоило так горячиться, господин Кулибин? — Бумага летит в растопленный по случаю холодной погоды камин.

— Так ведь приказ, Ваше Императорское Величество? — Тон более вопросительный, чем оправдывающийся.

— И что с того? А самому немного подумать? Коварный враг, пробравшийся к самому подножию престола, способен на любую подлость, дабы ослабить Государство Российское! В том числе и подобным образом — удаляя светлые головы, способствующие укреплению и процветанию державы. Но сейчас, когда заговор изменников раскрыт и обезглавлен — да, обезглавлен! — не время лелеять старые обиды и верить клевете.

А ведь проникся Иван Петрович серьезностью текущего момента, даже пытается встать во фрунт, копируя манеры бравого гвардейского прапорщика. И одновременно польщен званием светлой головы.

— Акимов!

— Я здесь, Ваше Императорское Величество!

— Передай полковнику Бенкендорфу, чтобы виновный в подложном приказе граф Пален был непременно найден, арестован и наказан.

— Так ведь убит!

— Кто, Бенкендорф?

— Никак нет, граф Пален.

— Хм… ну мало ли в России графов Паленов?

Наконец-то до прапорщика доходит смысл моего подмигивания, и он с готовностью восклицает:

— Будет сделано, Ваше Императорское Величество! Дело государственное! Непременно подвергнем мерзавца арестованию! Разрешите исполнять?

— Ступай, братец. Да, и еще… распорядись там насчет… — Красноречивый жест понятен без дополнительных уточнений.

— Сию же минуту, государь!

Наврал, дверь распахнулась только через три минуты, и дежурный офицер торжественно провозгласил:

— Наркомовская чарка Его Императорского Величества!

Хм, и когда я успел такое ляпнуть? И вот поди ж ты, услышали и ввели в обиход.

— Заноси, — киваю и показываю на стол. — Только в следующий раз так не кричи, царя заикой сделаешь.

Лакеи, первыми уловившие новые веяния моды, все до одного сменили ливреи на вышитые рубахи, полосатые штаны и смазанные сапоги, немилосердно воняющие дегтем, и стали похожими на половых из трактиров моего будущего детства. Приходилось бывать с отцом на ярмарке у Макария, насмотрелся. И то, что они принесли на серебряных подносах, вполне соответствовало внешнему виду. Их и моему.

— Поставили? Все, проваливайте.

Кулибин улыбается с умилением. Ну да, по его староверским представлениям, именно так и должен вести себя природный царь-батюшка, изволивший захотеть жить по старине, без бесовских заграничных привычек и ужимок. Суров, но справедлив! Да, это про меня…

— Наливай, Иван Петрович.

Он взял графинчик, чуть помедлил и признался нерешительно:

— Я непьющий, Ваше Императорское Величество.

— Что, совсем? Грех-то какой…

— Совсем. — Кулибин с опаской перекрестился двумя перстами. — Тонкая механика не терпит дрожания рук.

— Вот как? — Я с некоторым сомнением оглядел тарелки с тонко порезанным окороком, ломтиками семги, крохотными, меньше мизинца, солеными огурчиками. В одиночестве пить не хотелось. — И не куришь?

— Человеку от Господа питания дымом не положено.

— А нюхать табак?

— И носом питания не положено.

— Ладно, неволить не буду. — Так и придется пить одному, как горькому пьянице. Эх, где наша не пропадала!

Не пропала и на этот раз — чистейшая хлебная слеза взбодрила, подстегнула утомленный бессонной ночью организм и заставила вспомнить о загадочном ларце английского посланника.

— Вот, Иван Петрович, взгляни. Гвардейцы мои опасаются заложенного взрывающегося механизма, если он там есть, конечно. Вот ты и должен определить. Ну и открыть, разумеется.

Механик, увидев вышеозначенный предмет, сразу подобрался, живо напомнив кота, засевшего в засаду у мышиной норки. Разве что коты не облизываются в предвкушении и не потирают радостно лапы.

— Забавная конструкция, забавная. — С этими словами Кулибин раскрыл принесенный с собой кожаный сундучок. — И очень напоминает польский подарок князю Шуйскому.

— Не слышал про такой.

— Давно было, еще во времена Иоанна Васильевича.

— И?

— И прислали они во Псков похожий ларец, а в нем пуд пороха да десяток заряженных пистолей.

— Сволочи.

— Не то слово, государь! — Иван Петрович извлек из сундучка что-то, напоминающее половинку бинокля. — Только у них не получилось. Ага, и сейчас им хрен на рыло.

— Что?

— Простите, Ваше Императорское Величество! Извольте глянуть.

— Куда?

— Вот, — протягивает свой хитрый агрегат. — Это ночезрительная труба господина Ломоносова, слегка мной усовершенствованная и приспособленная к разглядыванию мельчайших деталей. Ежели вот тут покрутить…

Будет он мне объяснять. Я что, в школе микроскопом не пользовался? Там, правда, поудобнее самую малость.

— Видите?

— Ничего не вижу. А чего там?

— Так вот же… — тычет пальцем в одну из печатей. — Она закрывает отверстие, из которого вылетает пуля.

— Зачем?

— Чтобы убить того, кто попытается открыть, — голос у механика мягкий, выказывающий многолетнюю привычку объяснять великосветским идиотам прописные истины.

— Да я не об этом. — Теперь бы самому набраться терпения. — Как сам посол собирался открывать ларец?

— По всей видимости, никак не собирался, государь. Заметили крупинки пороха, застрявшие в завитушках? Вот!

Саперы-самоучки, мать их за ногу! И что самое обидное — у покойников уже ничего не спросишь. А хотелось бы… Если только… если только ларец не предназначался для расплаты с заговорщиками. В этом случае все сходится — весу в нем, будто и впрямь золотом набит.

— Конечно, большой «бум», и концы в воду!

— Вы гений, Ваше Императорское Величество! Действительно, зачем изощряться, когда можно опустить в воду для смачивания порохового заряда.

Льстит. Спишем на слишком долгое пребывание при мамашином дворе, когда без целования сиятельных задниц вовсе никак.

— Ну так займись.

Неожиданно образовавшаяся бездельная минутка оказалась весьма кстати. Все бегают, суетятся, а я сижу себе в мягком кресле, закинув усталые ноги на низенький столик, и осматриваю преподнесенные прапорщиком Акимовым пистолеты. Забавные игрушки, и, что удивительно, без всяких украшений. Такое ощущение, что большинство деталей отштамповано, а красота принесена в жертву простоте и скорости изготовления. И тем не менее считаются лучшими. С чего бы это? И на какое захолустье рассчитывает неизвестный мне Симон Норч, выпуская сей куриоз?