Зарядил. Немного подумав, попытался разрядить. Не получилось: то ли привычки нет, то ли руки кривые. Ничего, вернется Кулибин, попрошу его о помощи, чай, не откажет императору. Кстати, а сундучок так и остался стоять на полу, ненавязчиво так маня откинутой крышкой. Хм… одним только глазком гляну, и все. А что, он бы и сам мне все показал, не так ли? Ничего же брать не буду, просто интересно.

Так… микроскоп ночезрительный я уже видел, а это что такое? На немецкую гранату-толкушку похожа, может, она и есть? Потом спрошу. Пузырьки какие-то… так он еще и лекарь?

— Осторожнее, государь!

Ну вот, кто просил говорить под руку? От неожиданности пузырек выскальзывает из пальцев и падает мне на колени. И чего орет?

— Не двигайтесь!

Кулибин бледный, с выпученными безумными глазами, кажется, даже борода дыбом встала. Бросается к злополучной склянке, схватил, прижал к груди, отпрянул, закрывая ее всем телом.

— Иван Петрович, какой бес в тебя вселился?

Долго не отвечал, только было видно, как вздрагивают его плечи. Наконец обернулся, держа руку за спиной, и попытался объясниться, сильно притом заикаясь:

— Это… это… опасно. В-в-взрыв!

— Чего нахимичил? — Ой, беда прям с этими учеными! — Философский камень добыл?

— Нет, Ва… Ва… нет, государь. Это ртутный порох.

Мать! Если это то самое, о чем я подумал… да мне бы оторвало все напрочь…

— Ну-ка поподробнее.

Объяснил. Примерно это же нам рассказывал капитан Алымов на занятиях, но почему-то утверждал, что гремучую ртуть придумали англичане. Украли изобретение? А чего, с них станется. У-р-р-роды!

— И что теперь с тобой делать?

— В Сибирь? — Иван Петрович заглядывал в глаза с некоторой надеждой на положительный ответ.

— Слишком легко хочешь отделаться. — Грустное молчание, сопровождаемое тяжелыми вздохами. — А работать кто будет, Пушкин?

— Нельзя в пушки! — Механик явно неправильно понял окончание фразы. — Ствол разрывает сразу.

— Так ты еще и вредитель?

— Но…

— Никаких «но»! Какие есть предложения по использованию изобретения в военных целях?

— Значит…

— Иван Петрович, не зли государя императора, то есть меня. Сроку тебе — неделя. Вопросы?

— А что с золотом делать?

— С каким золотом?

— Из ларца аглицкого посла.

— И много там?

— Еще не подсчитывали, но пуда полтора будет. И пороха столько же.

Да, Иудина доля в последнее время изрядно выросла. Интересно, могу я считать эти деньги своей законной добычей или в глазах просвещенной Европы буду выглядеть обычным грабителем? Для необычного сумма слишком маловата, честно признаться. А если поступить по-рыцарски, как подобает особе благородного происхождения, и вернуть ларец англичанам? Вроде как намек — мол, чужого не надобно, но и своего не отдадим. А не жирно ли им будет?

— Пойдем-ка, Иван Петрович, посмотрим. На месте и определимся.

Вот оно, вражье золото. Оно же — презренный металл, кровь войны и ее вечный двигатель. Даже гвинейских монет не пожалели за мою бедную голову. И несколько толстенных промокших пачек банкнот, похожих на обвязанные веревочкой кирпичи. И аккуратные пакетики из навощенной бумаги. Сам заряд остался цел, пострадала лишь затравка на полках замков, что должны были сработать при открывании крышки. И никаких пистолетов. Экономят, что ли?

Кулибин показывает на предохранительный механизм:

— Все же можно было открыть.

Ясен пень, чай не дураки англичане, чтобы бомбу золотой картечью снаряжать. Ладно, мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем.

— А не сделать ли нам, Иван Петрович, некий финт ушами?

— Это как?

— Сейчас расскажу.

Документ 6

«Петербургские ведомости».

— Выключенному из Великолуцкого мушкетерского полку, прапорщику Шафоростову, просившему определения в полки московской дивизии, по высочайшему повелению объявляется, что он, будучи один раз выключен из службы за лень, более никуда определен быть не может.

— Отставному прапорщику Марцынкевичу, просившему об определении паки в службу, объявляется, что он, будучи отставлен по его собственному прошению, должен оставаться в том состоянии, какое сам себе добровольно избрал.

— Могилевскому купцу еврею Бениовичу, приносившему жалобу на жителей города Галаца, ограбивших его в прошлом году, объявляется, что как город Галац находится под владением турецким, то и предоставляется самому ему искать своего удовлетворения у турецкого правительства.

— Отставному капитану Вельяминову, просившему позволения носить мундир, объявляется, что как оного ему при отставке не дано, то при том и остаться он долженствует.

— Выключенному из Тамбовского мушкетерского полку подпоручику Волкову, просившему об определении в Малороссийский гренадерский полк, отказано за прихоть.

— Выключенному за лень и нерадение из службы прапорщику Оглоблину, который просил о принятии его по-прежнему в службу, отказано для того, что в оной ленивые и нерадивые терпимы быть не могут.

— В пансионе Августа Вицмана, в Погенполевом доме близь Синего моста под № 106, продается новая книга под названием «Золотая книжка или собрание новых, доказанных, легких, редких и любопытных хозяйственных опытов и искусных действий к пользе и удовольствию каждого… № 55. Узнать, сколько весу в быке, не свесивши его. № 56. Способ выращивать морковь толщиною в руку, а длиною в аршин. Выучить кошку в одну минуту писать на 3-х или на 4-х языках». Сия книжка продается по 5 руб., и кто купит ее по 1-е мая сего года, тот 2-ю часть получит безденежно; для чего при покупке 1-й части будут розданы билеты. Кто же до истечения сего времени ее не купит, тот не прогневается, если и за вторую часть принужден будет заплатить столь же дорого.

— Издана книга под названием: «Любовь — книжка золотая. Люби меня хотя слегка, но долго». Творение сие вообще такого рода, какового еще на нашем языке поныне не было. Так отозвались, и при той назвали «золотой книжкой» в одно слово, как бы согласясь, двое знатоки словесности, читавшие оную в рукописи до издания. Книжка сия почти вся, а паче первые листки ее состоят из притчей (иносказательного содержания). И так, дабы уразуметь прямой смысл, который, впрочем, весьма забавен и любопытен, необходимо нужно читать ее не скорохватом, не борзясь, как обыкновенно читаются романцы, или как некоторые мелют дьячки, что ни сами себя, ни слушатели их не понимают. И так, читай и внимай. Впрочем, любо — читай, а не любо — не читай. Ты и сам, читатель, думаю, той веры, что на всех угодить и критики избежать — мудрено. Человек есть такое животное, которое любит над другими смеяться, и само подвержено равно насмешкам.