— Господину надворному советнику мое почтение!

— Здравствуй, здравствуй, Городушкин. Как настроение?

— Хорошее, новогоднее. К Рождеству общество дороги нас наградило, можно и погулять.

— Гулять — это хорошо. Только кончится твое гулянье скоро.

— Это почему же? Деньги есть.

— А потому, что в казенном доме с вином тяжело. А уж я со смотрителем договорюсь, чтобы тебе оно и вовсе не доставалось.

— Изволите шутить, ваше высокоблагородие? За что меня в казенный дом? Я верой и правдой!

Кудревич коротко размахнулся и ударил осведомителя в левую скулу. Тот упал на могилу.

— За что?

— А ты прав, Городушкин. Нечего тебе делать в казенном доме. Не буду я тебя туда отправлять. Я лучше по-другому сделаю. Вызову кого-нибудь из «товарищей» на беседу, сам из кабинета выйду, а на столе забуду твою расписку о сотрудничестве. Тогда никакая тюрьма тебе не светит. Тебя где-нибудь здесь и похоронят. Без панихиды и покаяния.

Городушкина начало трясти.

— Чего я сделал-то?

— Вот именно, что ничего! Ты почему, пес, не сообщил мне о готовящемся эксе?

— Вы про почту? Дык не знал я ничего! Не наши там были, не деповские!

— А кто?

— Не знаю, ей-богу, не знаю, вот вам крест святой! — Городушкин часто-часто закрестился на купола Никитского монастыря.

— Следы к вам ведут.

— Какие следы?

Помощник исправника достал из кармана муляж бомбы.

— Скажи, есть у вас в депо такие трубы?

Городушкин внимательно осмотрел «бомбу».

— Труба обыкновенная. Трехдюймовка, таких везде полно.

— Где — везде? Где у нас в городе, кроме вашего депо, есть такие трубы? Назовешь хоть одно место, и я покаюсь в том, что тебе в зубы дал.

Городушкин молчал, опустив голову.

— Наша труба, ваше высокоблагородие. Но я знать не знал.

— Чего ты знать не знал?

— Что это для бомбы.

— Ну-ка, ну-ка, рассказывай!

— С месяц назад подошел ко мне Филька Трубицын — письмоводитель со станции. Росли мы вместе. Попросил он меня дать ему кусок трубы. Я спросил зачем, а он сказал — племяннице хочет игрушечное ведро сделать. А у Фильки, ваше высокоблагородие, руки из одного места растут, с самого детства. Ну, я кусок трубы отпилил, две дырки в нем просверлил, под ручку. Вот они, видите. — Городушкин показал на два отверстия. — Проволоки кусок нашел, ручку сделал. Из полешка кругляш выпилил и заместо дна вставил. Филька еще один такой же попросил, мол, на замену, вдруг один потеряется. Потом он в благодарность в буфет меня повел…

— А мне почему ничего не сказал?

— Про что? Про то, как Филькиной племяшке ведро делал?

— Ладно, Городушкин, не сердись на меня. Это я сгоряча. Поможет мне твой сегодняшний рассказ — вознагражу за скулу сторицей. Иди давай, встреча на этом же месте через неделю. Кто про скулу спросит, скажи, на Хлебной, за амбарами, подрался. Ступай!

За время болезни дел накопилось — немерено, по одному настольному реестру бумаг свыше сотни набралось. До обеда Тараканов исполнял бумаги и бегал по городу, занимаясь разными мелкими делами, потом обедал, надевал папкин старый тулуп, наклеивал бороду, которую Кудревич добыл в драматическом кружке при каширской библиотеке, и шел на станцию. Время подгадывал так, чтобы попадать к закрытию присутствия в станционной конторе. Три дня он, проявляя чудеса конспирации, провожал письмоводителя Трубицына до дома. Жил Филипп Иванович в пристанционном поселке, снимал комнату у вдовы Верхоглядовой.

На четвертый день Трубицын после службы домой не пошел, а сел на извозчика и направился в Каширу. Тараканов подбежал к другому «ваньке».

— В город!

Извозчик недоверчиво посмотрел на рваный тулуп Тараканова.

— А есть ли у тебя деньги, мил человек? До города двугривенный с пятачком.

— Есть, не сомневайся. — Тараканов достал из-за пазухи узелок, развязал его и показал «ваньке» рубль.

— Куда в городе изволите?

— На Московскую!

— Московская большая.

— Вези, там покажу.

Пока разговаривали, санки с Трубицыным успели отъехать сажен на пятьдесят. Но потом расстояние между преследуемым и преследователем не менялось: оба извозчика своих лошадей не насиловали, и они бежали небыстрой рысцой. У Успенского собора санки Трубицына остановились, он соскочил и пошел в сторону городского училища. Тараканов похлопал своего «ваньку» по спине.

— Здеся!

Пока Тараканов ждал сдачу, Трубицын успел скрыться внутри помещения. Окна училища были темны, и только в одном, во втором этаже, горел свет.

Тараканов зашел за ограду собора и встал в тени его крыльца. Через полчаса ему сделалось холодно. Он стал прыгать и хлопать себя по бокам, пытаясь согреться. Из школы никто не выходил часа два. Наконец, когда Тараканов окончательно замерз, дверь училища открылась. Первым вышел Трубицын и встал, держа дверь. Из школы одна за другой вышли две барышни, потом два молодых человека. Они пожали друг другу руки, Трубицын и один из молодых людей двинулись вверх по улице, а третий молодой человек и обе барышни пошли вниз.

Тараканов постоял еще пять минут и пошел в управление полиции. Следить за вышедшими из школы не было никакой необходимости, всех этих людей полицейский надзиратель прекрасно знал. Барышни — учительницы Назарова и Медведева, их провожатый — брат Медведевой Василий. Но интереснее всех была личность ушедшего с Трубицыным. Это был коллежский регистратор Нелюбов, почтово-телеграфный чиновник шестого разряда.

Производить обыск имел право только классный чин полиции, а таковых налицо было всего два, обыскать же предполагалось по крайней мере четыре жилища.

Организацией обысков занимался Кудревич. Он подрядил двух извозчиков, на которых они с Таракановым и тремя городовыми приехали к Верхоглядовой среди бела дня, в то время, когда Трубицын был на службе. Письмоводитель занимал комнатенку в одно окно, в которой из мебели были только кровать и трехногий табурет. Ничего предосудительного у письмоводителя найдено не было. Оставив в квартире Трубицына одного городового, которому было строго-настрого наказано вдову из квартиры не выпускать, а явившегося со службы письмоводителя арестовать и препроводить в управление полиции, помощник исправника и полицейский надзиратель поехали на квартиру Нелюбова. Тот жил один, даже без прислуги, в собственном доме, доставшемся в наследство от родителей. Приглашенный понятым дворник из соседнего многоквартирного дома с видимым удовольствием сломал дверь. В жилище почтового чиновника результаты обыска были более ощутимы. Кроме разной революционной макулатуры, лежавшей открыто и на шкапе, и на этажерке, в кровати Нелюбова, под матрасом, был найден сверток с трехрублевками на сумму в 900 рублей без малого. Входную дверь заколотили, опечатали, съездили за Нелюбовым в почтово-телеграфную контору и отвезли в полицейское управление. После этого классные чины разделились: помощник исправника, взяв двух городовых, поехал к дворянке Назаровой, а полицейский надзиратель со старшим городовым Гладышевым и занимающимся в полицейском управлении отставным зауряд-прапорщиком Перегудовым выдвинулись к народной учительнице, крестьянке Ямско-Слободской волости Каширского уезда Тульской губернии Медведевой.