Новая фаза —период развитого геометрического стиля (900-750). По-прежнему главным центром, доставляющим нам яркие образцы керамики геометрического стиля, остается Аттика. Однако распространение нового стиля в остальных районах Балканской Греции, на островах и по побережью Малой Азии свидетельствует, по мнению Старра, не только об общем прогрессе, но и о складывающемся единстве греческой цивилизации. Впрочем, одновременное возникновение различных местных вариаций геометрического стиля свидетельствует, по-видимому, и о другой, противной тенденции партикуляризма.

Особенными успехами отмечено VIII столетие: появление новых центров обитания указывает на рост населения, богатство некоторых погребений — на выделение социальной верхушки. Замечательными свидетельствами прогресса в это время надо считать вазы дипилон-ского стиля (из Аттики) и корреспондирующие с ними по времени и духу гомеровские поэмы. В росписи дипилонских ваз геометрический орнамент разбивается изображениями живых существ и даже целыми сценками — например, погребальных процессий или сражений на суше и на море. Конфигурация и декор этих сосудов свидетельствуют об осознанном проявлении таких качеств греческого ума, как сосредоточенность, уравновешенность и соразмерность. Эти же свойства проступают и в поэмах Гомера, создание которых (их окончательное составление) надо отнести к тому же веку. И Нее вместе эти произведения творческого духа греков проливают свет на выработку новой (в сравнении с Востоком) концепции человека и божества, на складывание аристократической модели ценностей, наконец, на обозначившееся уже движение к полису.

Рождение полиса, согласно Старру, приходится уже на следующий период, который он именует веком архаической революции (750-650). В это время в декоре сосудов развивается новый, ориентализирующий стиль, с свободной игрой кривых линий и животных мотивов. Его возникновение, несомненно, стояло в связи с широким распространением греков в Средиземноморье и возобновлением активных сношений с Востоком, однако, подчеркивает Старр, окончательная выработка этого стиля была заслугой самих греков.

Примерно такое же решение проблемы источников находим мы и у М. Финли: то же скептическое отношение к исторической традиции греков, которую Финли считает позднейшим изобретением, та же подчеркнутая опора на археологию.[35] Греческая традиция, по мнению Финли, не имела никакого представления о предыстории собственной цивилизации, о характере микенского мира и постигшей его катастрофы; все это открыла только новейшая археология. Греческая традиция совершенно исказила процесс ранней ионийской колонизации, представив его в виде одноактного предприятия ионийских беглецов, скопившихся в Аттике во время дорийского нашествия, а затем разом выселившихся в Малую Азию. Между тем археология устанавливает разрыв по крайней мере в 150 лет между разрушением Пило-са в Мессении, что традиция считала (по мнению Финли, необоснованно) делом рук дорийцев, и началом колонизационного движения в Малую Азию, каковое фиксируется не легендарными историями об основании ионийских городов —они все позднейшего изобретения, — а распространением, впрочем, именно из Аттики, протогеометрической керамики.

Как и Старр, Финли считает, что древнейшая греческая традиция в лучшем случае может дать лишь самое общее отображение прошлого—не конкретных событий и лиц, а некой отвлеченной картины. Так, гомеровский эпос, опирающийся главным образом на традицию Темных веков (и притом скорее первой их половины, чем второй), отражает в целостном, но весьма лишь приближенном виде картину социальных отношений названной эпохи (т. е. Темных веков): господство мелких царьков и знати, частное аристократическое хозяйство (ойкос) как основу их влияния и силы, простоту политического быта, обходящегося без бюрократического аппарата, без формализованной правовой системы ит . п., наконец, неразвитость социальной структуры, отсутствие четких категорий свободы и кабалы, при ясном, впрочем, различении знати и простого народа.[36] Равным образом и в традиции о Великой колонизации за историями личных распрей, убийств и изгнаний, с которыми позднее связывался вывод той или иной колонии, скрывается по крайней мере одно общее воспоминание о глубинном социальном кризисе, характеризовавшем архаическую эпоху и породившем колонизационное движение.[37]

Нам кажется, что этого аналитического обзора достаточно, чтобы представить логику источниковедческого подхода ученых типа Старра и Финли, его сильные и слабые стороны. Отталкиваясь от критических принципов. разработанных еще классической историографией XIX в. новейшее направление явно преступает разумный предел в своем скептическом отношении к античной традиции. Резко противопоставляя древнему преданию данные, добытые археологией, отказываясь совершенно от попыток извлечь из традиции указания на вехи событийной, политической истории, сводя к минимуму также и возможности воссоздания истории социальной, оно по существу переходит на позиции гиперкритицизма.

При этом опасно не то, что в русле этого направления можно, например, как это делает Финли, поставить под сомнение достоверность предания о Троянской войне — на том именно основании, что, согласно археологии, гибель Трои Vila (около 1200 г. до н.э.) оказывается частью общей катастрофы, постигшей эгейский мир, когда невозможно было уже никакое крупномасштабное предприятие микенских греков в сторону Малой Азии.[38] Повторяем, опасно не столько разрушение новейшими скептиками древнейшего пласта античного исторического предания, которое и в самом деле в большой степени пропитано мифологическими и легендарными мотивами, сколько приложение этого разрушительного скепсиса к материалу более позднему, к тому развившемуся уже на новой доку ментальной основе, последовательному и непрерывному историографическому ряду (ранние городские хроники-произведения логографов — Геродот и развитая историография классического периода —Аристотель), который лег в основу распространенной реконструкции архаического времени.

К сожалению, этого опасного увлечения не избежала и наша, отечественная историография. Примерами могут служить работы К. К. Зельина и В. П. Яйленко, где, вослед западным авторитетам, ставится под сомнение принятая версия исторического развития в век архаики, и делается это под тем именно девизом, что позднейшая греческая традиция — в конечном счете и более всего Аристотель — не имела точных и достоверных сведений о раннем времени, а потому и модернизировала его сверх всякой меры. Зельин, критикуя свидетельства Аристотеля и Плутарха, отвергает для Аттики VI в. до н.э. возможность принципиальной политической борьбы, порожденной разностью социально-экономических интересов, и сводит истоки тирании к соперничеству знатных вождей и их кланов.39 В свою очередь Яйленко из недоверия к традиции сначала отказывается от реконструкции социальных отношений в раннюю архаику по Гомеру, а затем для поздней архаики отвергает всю концепцию социальных противоречий, кризиса и революции как базирующуюся исключительно на представлениях позднейших модернизаторов — сначала античных, а затем и новейшего времени [39].