Он улыбнулся. Он пил и пил и на глазах веселел, несмотря на свое положение. Я очень жалел, что у меня нет с собой ничего съестного, – я бы его еще и покормил.

– Я очутился здесь задолго до Летучего Голландца, – сказал он. – И даже до Агасфера. Почти что с начала миров.

Я едва не ляпнул: «Не понимаю, как вы это выносите!», но это было бы глупо. Куда ему деваться?

– Как Они вас поймали? – спросил я. – Почему?

– Я сам виноват, – сказал он. – В некотором роде. Я думал, Они мне друзья. Я узнал о Цепях и Границах и о том, как устроены миры, и сказал Им, а это было большой ошибкой. Я не представлял себе, как Они воспользуются моим открытием. А потом было уже поздно, и я понял, что единственное спасение – рассказать обо всем человечеству, чтобы оно тоже знало, но толком не успел – Они меня перехватили.

– Очень на Них похоже! – сказал я. – Почему вы Их не ненавидите? Я ненавижу.

Тут он даже рассмеялся:

– О, раньше – да, и еще как. Я ненавидел Их несколько вечностей подряд, уж не сомневайся. Но потом все прошло. Сам увидишь. Все проходит, особенно чувства. – Похоже, это его ничуть не печалило. Кажется, для него было даже облегчением, что Их можно больше не ненавидеть.

От этого я почему-то возненавидел Их еще сильнее.

– Послушайте, – сказал я, протягивая ему примерно десятую горсть воды, – нет ли какого-нибудь способа вас отсюда вызволить? Давайте я, например, поищу адамантовый напильник… Или на цепи где-то есть замок?

Он даже не сразу отпил воды, а посмотрел мне в глаза – и по-настоящему расхохотался, хотя и пытался сдержаться, чтобы не обидеть меня.

– Очень великодушно с твоей стороны. Но у Них все устроено иначе. Если от этих оков есть ключ, он вон там. – И он кивнул в сторону якоря, а потом наклонился попить.

– Якорь? – спросил я. – То есть когда он проржавеет и рассыплется?

– Этого придется ждать до конца миров, – отозвался он.

Я понимал, что он меня деликатно уговаривает не выставлять себя дураком. И когда я побрел за очередной горстью воды, мне было очень тоскливо. Что же мне тогда делать? Я хотел что-то сделать и ради себя, и ради него. Хотел разбить его оковы и раскидать миры. Потом захотел перегрызть глотку кое-кому из Них. Но на самом деле я был всего лишь беспомощным рандомом, которого куда-то сбросили, к тому же еще мальчишкой.

– Кое-что я все-таки могу, – сказал я, пробравшись назад. – Остаться, и составлять вам компанию, и носить воду, и вообще.

– Не советую, – ответил он. – Вероятно, Они до какой-то степени следят за тобой, а я не в состоянии тебе помочь.

К этому времени он уже напился. И сказал, что мне надо идти. Но я решительно уселся на мокрый камень. Я весь дрожал. Мы оба дрожали. Туманная дымка вилась вокруг нас, словно ледяное дыхание великанов. Я посмотрел на него. Он снова откинул голову на скалу, и на лице его читалось что-то похожее на покой – но скорее на смерть.

– Расскажите мне о правилах, – попросил я. – Ведь вы, наверное, знаете их все, раз это вы их открыли.

На это он чуть ли не рассердился и вскинул голову:

– Нет никаких правил. Только принципы и законы природы. Правила придумали Они. Теперь Они сами попались в ловушку собственных правил, но тебе в нее попадаться не обязательно. Держись снаружи. Если повезет, поймаешь Их на лазейке в Их же правилах.

– А как же правило, что никто не может помешать скитальцу?

У меня не шла из головы та история с мальчишкой и фургоном. От нее мне до сих пор было худо.

– Да, – ответил он. – Такое правило есть, верно?

После этого мы довольно долго молчали. Так бывает, когда тебе горько или холодно. Весь в это уходишь. Я до сих пор не понимаю, как он при всем при том остался человеком. Ну, разве что он и не был человеком. Наконец я все-таки поднял лицо, весь дрожа, и спросил, не хочет ли он еще попить.

Он глядел куда-то в туман – пристально глядел – и только слегка покачал головой.

– Спасибо, не сейчас. Мне кажется, скоро прилетит орел.

Не знаю почему, но я сразу понял намек. Наверное, в глубине души мне было интересно, откуда у него такая свежая рана. Я сам не заметил, как встал и посмотрел сначала на рану, потом ему в лицо – и мне стало нехорошо.

– Давайте я его отгоню!

– Нет, – сказал он очень сурово. – Такого неповиновения Они не потерпят, даже не пробуй. Почему ты не уходишь?

Я хотел сказать, что остаюсь – остаюсь хотя бы для того, чтобы держать его за руку, раз уж так, – но у меня подкосились ноги от ужаса. Я не мог выдавить ни слова.

– Ничего, – сказал он. – Ты тут ни при чем. Но прошу тебя, уходи. Он скоро будет здесь.

Я поднял голову и посмотрел туда, куда и он. И точно – в клубящемся тумане тенью проступили крылья огромной птицы. Она была совсем близко, широко взмахивала крыльями, и я видел ее клюв и лысую розовую голову. И все-таки решил остаться. Да, решил. Но я так испугался, когда птица подлетела совсем близко, что присел и шарахнулся в сторону, прикрыв голову рукой, споткнулся о якорь – и схватился другой рукой за цепь, чтобы не упасть.

Это было совсем не похоже на то, как тебя дергает, когда просто перетаскивает через Границу. Это было в десять раз резче. Цепи были такие холодные, что жгли огнем. Но я к ним почему-то не примерз, как обычно примерзаешь к металлу, – наоборот, они меня словно оттолкнули. Сначала я почувствовал, как что-то зашипело, а потом полетел куда-то вбок и все-таки упал – только падать пришлось гораздо выше, и рухнул я на твердую землю, устланную сухой травой.

И немного полежал там, оглушенный. И даже вроде бы поплакал. Мне было очень грустно. Я видел, что лежу в большом амбаре, славном и теплом, где уютно пахло сеном. С одного боку от меня высилась серая гора сена, огромная, почти до самых деревянных стропил. Мне даже стало обидно, что я промахнулся и приземлился на пол. Я лежал и смотрел на солнце, которое светило в амбар сквозь щели в крыше, и слушал, как скребутся где-то мыши или крысы, но потом мне стало не по себе. Что-то здесь было неладно. Это я знал точно. В этом амбаре должно было быть мирно и спокойно, но почему-то не было.

Я встал на колени и повернулся к двери. И застыл. Дверь была большим квадратом солнечного света. На ее фоне, но в тени, очень близко, до неприятного близко стоял кто-то в длинном сером плаще. У этого капюшон был поднят, но какая разница? Уж Их-то я узнаю где угодно. Сердце у меня екнуло.

– Встань, – сказал силуэт. – Подойди сюда.

Вот что странно: мне не обязательно было делать то, что он говорил. Я понимал, что не обязательно. Но так испугался, что не посмел ослушаться. Встал и подошел к нему. Поначалу мне казалось, что силуэт в плаще словно искрится на солнце, но когда я подошел поближе, оказалось, что он слегка колышется, как будто перед тем, как поглядеть на него, я долго тер глаза.