«Когда Йоханнес снова покинул проход между бараками, где они проводили свой вечерний час досуга, уже сгущались сумерки. Через минуту он уже стоял под дубом, тень которого, как говорили, однажды падала на плечи Гёте и Шарлотты фон Штейн. Дуб рос на одной из лагерных дорожек, только от него и можно было беспрепятственно смотреть на землю внизу. Луна взошла над поросшими деревьями холмами, и последние звуки лагеря растворились в тишине. Некоторое время он смотрел в темнеющее небо, такой одинокий, словно он остался один на земле, и пытался вспомнить все знакомые ему стихи того, кто, возможно, стоял здесь сто пятьдесят лет назад. Его величие не было потеряно — оно не было бы потеряно, даже если бы его в пятьдесят лет навечно отправили на каторгу. «Благородный, любезный, хороший…» Нет, даже это не могло никуда пропасть, пока оставался на свете хоть один человек, который повторял эти слова, стараясь сберечь их до самого смертного часа».

Для Вихерта Гёте олицетворял настоящую немецкую культурную традицию, был яркой путеводной

звездой, хотя люди и сбились с пути в темноте. Дуб описывали многие выжившие, прошедшие через этот лагерь. Французский художник и участник движения Сопротивления Леон Деларбр часто сидел под дубом, зарисовывая переплетения его ветвей.

Не все разделяли мнение Вихерта. Многим дуб казался символом присущего немецкой культуре зла, символом угнетения и жестокости. Эти узники поддерживали миф о том, что дуб связан с судьбой Германии. И это давало им надежду. Дуб в лагере стал медленно увядать и умирать. После очередной зимы на нем уже не появились листья, а ствол лишился коры и остался белым, сухим и голым. Но дерево простояло до августа 1944 года, когда бомбардировщики союзников совершили налет на прилегающие к концлагерю заводы. Одна из бомб попала в прачечную, начался пожар. Вскоре пламя перекинулось на иссохший дуб. Польский узник, известный нам только по лагерному номеру, заключенный № 4935> описал это событие следующим образом:

«Трещал огонь, во все стороны летели искры: горящие ветви дуба падали и катились по крытым рубероидом крышам. Я чувствовал запах дыма. Узники выстроились в длинную цепочку и передавали ведра с водой от колодца к пожару. Прачечную спасли, но дуб спасти не удалось. Я увидел на их лицах проблеск тайной радости, молчаливого триумфа: теперь мы не сомневались, что пророчество сбудется. У нас на глазах, где дым сливался с фантазией, горело не дерево, а многорукий монстр. Мы

видели, как отпадали его руки, а ствол становился все тоньше, словно сжимаясь. Монстр в агонии упал на колени. Сдохни, тварь, символ германского рейха. А Гёте? Для нас Гёте больше не существовало. Его уничтожил Гиммлер».

* * *

Перед Национальным театром в Веймаре стоят Гёте и Шиллер, взгляды которых устремлены в бесконечность. Ладонь Гёте лежит на плече друга, а Шиллер протягивает руку, чтобы принять лавровый венок, который Гёте вручает ему. Установленный в 1857 году памятник работы Эрнста Ритшеля был типичен для своего времени и впоследствии использовался в качестве модели для многих других памятников двум литературным гигантам, которые устанавливались по всей стране в середине XIX века. Когда Веймар приобрел культовое значение, статуи Гёте и Шиллера стали символом мощных националистических настроений, охвативших Германию.

Чуть в стороне от центра города находится парк на Ильме, узкие тропинки которого проложены по таким лесистым участкам, что кажутся зелеными тоннелями. Одна ведет к просторному лугу, другая — к садовому капризу, третья — к бьющему из валуна фонтану, а четвертая — к живописным руинам или гроту. Этот парк — настоящая романтическая фантазия. Он не сильно изменился с конца XVIII века, когда был разбит, вдохновленный английскими садами. У кромки луга стоит белый садовый дом поэта, где тот жил в первые годы своего пребывания в Веймаре.

К тому времени Гёте уже прославился на всю Европу после публикации дебютного романа «Страдания юного Вертера», страстный, невероятно эмоциональный язык которого потряс людей столетия, на протяжении которого на первом плане стояли логика, рациональность и просвещенная мысль. Эта романтическая идея восхищения красотой и поклонения природе и поэзии стала важным аспектом немецкого самосознания. Но было в нем и нечто темное. Как могли наследники этой культуры всего через несколько поколений вешать, мучить и убивать людей в тех же лесах, где когда-то писал стихи Гёте? Резкий контраст света и тьмы в самосознании этой нации иногда называют дихотомией Веймара — Бухенвальда. Два противоборствующих аспекта образуют микрокосм немецкой дилеммы и объясняют двуличность Германии. Этот парадокс в полной мере иллюстрируется противоречивыми представлениями о дубе Гёте в Бу-хенвальде.

Одни стремились разделить две эти стороны немецкой культуры, чтобы не омрачать сияние эпохи классицизма. Именно такой подход был характерен для Веймара на протяжении большей части послевоенного периода. Другие утверждают, что это историческое упрощение, даже фальсификация, по той простой причине, что две эти стороны взаимосвязаны друг с другом и имеют общие культурные, философские и литературные корни. Может, национал-социализм и не был напрямую связан с этими идеями, но он взращивал и беспощадно эксплуатировал те из них, которые питались от того же кор-

ня — немецкого национализма и отказа от идеалов Просвещения.

Высокий немецкий романтизм отвергал эмоциональную скупость эпохи Просвещения. Особое значение приобрели идеи, сформировавшиеся в Йенском университете, примерно в двадцати километрах к востоку от Веймара, в первой половине девятнадцатого века, когда мыслители, включая Георга Гегеля, Иоганна Готлиба Фихте и Фридриха Шеллинга, в противовес Просвещению начали формулировать философию, известную сегодня как немецкий идеализм. Они отбросили богатейшее наследие идей, которые в итоге подхватили национал-социалисты XX века. Самым важным из них был акцент на уникальность Германии, на ее духовное величие. Еще большее влияние оказал философ и историк Иоганн Готфрид Гердер, один из великих мыслителей, которых Гёте привез в Веймар. Некоторые даже полагали, что именно он мог быть прототипом Фауста. Идея Гердера об уникальной душе народа и его акцент на патриотизм сыграли решающую роль в возникновении немецкого национализма. Цель Гердера заключалась прежде всего в том, чтобы дистанцировать немецкую культуру от сильного французского влияния того времени, ведь Франция доминировала в европейской культуре XVIII века. Философ Иоганн Готлиб Фихте, которого также часто называют отцом немецкого национализма, полагал, что немецкий народ обладает уникальными характеристиками, а потому немцы должны «положить начало новой эре в истории человечества». Уже Фихте полностью сформулировал основные

принципы антисемитизма: он считал, что немецкий народ пострадает, если евреям предоставят равные гражданские права, как случилось в других странах Европы в ходе политического развития после Великой французской революции. Во Франции евреям были предоставлены гражданские права, что положило начало еврейской эмансипации и позволило европейским евреям наконец выйти из изоляции в гетто и лингвистически и культурно ассимилироваться в европейском обществе.

Цель зарождающегося в первой половине девятнадцатого века немецкого национализма заключалась прежде всего в создании лингвистически и культурно однородной Германии. Националистические настроения достигли пика в 1848 году, когда революционная волна накрыла всю Европу. В Германии либералы, интеллектуалы, студенты и рабочие восстали против старых, деспотичных и жестоких элит в германских государствах, но их восстание было подавлено консервативными княжествами.