Он пошел к двери, его плечи были опущены вниз. Татьяна опять закусила губу. Краб глотнул чаю из чашки, которую приготовил продюсеру, потом ушел на кухню и сел за стол. Его дочь была слишком взрослой и слишком самостоятельной, чтобы ему читать ей морали. Татьяна пришла на кухню сама, налила и себе чаю, села напротив.

– Дуешься на меня, да? – спросила она. – Скажешь, дура я, да? Ну, не сдержалась я, не умею я так вот лицемерить – глядеть в глаза, знать что человек, может быть, хотел меня убить и ему улыбаться. Я его проверить хотела – ошарашить, что я знаю, что это он, он бы и раскололся.

– Проверила? – спросил отец.

Татьяна ничего не ответила – ей не стало понятнее что происходит в ее жизни. Сначала ей казалось, что Бальган затеял это покушение, а когда она стала его обвинять, в глаза ему смотрела – ей показалось, что и не он это вроде – не мог он так с ней поступить. Хотя, опять же, чужая душа потемки и самые больные укусы делают те, кто рядом с тобой находятся – друзья, родные. Это они предают, продают, бросают, а не те, кого ты не знаешь вовсе, не дяди и тети с улицы. Хотя Бальган тертый калач, хороший актер – он мог и притвориться, что ему горько и больно от этих обвинений. Да и что для него эти обвинения, ведь киллера, которого, допустим, продюсер нанял для убийства Татьяны, могло уже давно не быть в живых. Работу порученную ему киллер не сделал – его самого бритвой по горлу и в колодец. Поди теперь докажи, что это Бальган затеял все это убийство с целью наживы, ведь исполнителя нет в живых!

– Ладно, – сказал отец, – не терзай себя. Завтра на съемку съездим, а там видно будет что дальше делать.

* * *

Назавтра настроение у Татьяны было ужасным – не хотелось никуда ехать, ни на какую съемку. Но отец вытряхнул ее из кровати, запихнул в ванную комнату, чтобы она привела себя в порядок, а потом накормил завтраком и помог ей собраться. Таня позвонила жене Бальгана и Марина разрешила взять свою машину. Когда Татьяна была готова, они вышли на улицу и пошли на стоянку. Сыпал густой новогодний снег, люди тащили домой елки, а витрины магазинов, украшенные китайскими гирляндами сверкали даже днем. Отец в этот день сам сел за руль Марининой "Тойоты". Таня плюхнулась на заднее сидение автомобиля и сжалась, плотно закутавшись в свою шубку – ей не хотелось ни с кем разговаривать, никого видеть и тем более где-то петь, улыбаться и скакать. Она знала, что это состояние пройдет как только она выйдет на сцену – все как рукой снимет – и энергия от нее пойдет к зрителям, и голос зазвучит, и все будут довольны.

Но пока они еще ехали в машине, она позволила себе немножко подепрессировать и недовольно побурчать. Краб ее бурчания не замечал и не лез к дочери с разговорами, слушал песни по радио и только иногда спрашивал дорогу, теряясь на улицах столицы. Приехали к телестудии вовремя, их пропуска, как и обещал Бальган, оказались на месте. Татьяна спросила у какого-то манерного молодого человека с крашеными ногтями про Бальгана и тот ответил, что продюсер сейчас находится у режиссера в будке, они обсуждают программу, а потом пояснил какая именно гримерка выделена для Татьяны и как туда пройти. Краб и дочерью пошли в гримуборную, которую выделили для Татьяны.

По дороге к гримерке они столкнулись с высокой ухоженной женщиной лет тридцати, которая увидев Татьяну, остановилась, назвала ее "деточкой", чмокнула в щечку, спросила – как она поживает, прошел ли шок после того как по ней стреляли? Татьяна тоже была любезна и улыбчива, поблагодарила ее за заботу, обняла на прощание и пожелала удачного выступления. Женщина пошла в свои апартаменты в сопровождении четырех телохранителей-амбалов.

– Что это она сегодня такая любезная? – вполголоса спросила сама у себя Татьяна. – Ворона в темечко клюнула что ли? Даже поздороваться со мной не забыла.

– А кто это? – проходя за дочерью в гримерку с костюмами на плече, поинтересовался отец.

– Поп-дива Милена Дольская, – ответила Татьяна, – наша российская мегазвезда. Помнишь я тебе про нее рассказывала?

– Ты говорила, что она старая уже, в тираж пора, а ей лет тридцать всего, – сказал отец, – она моложе меня.

– Ха-ха, на ней три тонны макияжа и пластических операция столько сделано, что пупок уже скоро окажется на подбородке, – ответила Татьяна, – вот и выглядит поэтому хорошо. Деньги есть – будешь выглядеть моложаво. Сейчас, папа, вошло в моду выглядеть моложаво. А вообще-то она тетка-то неплохая, эта Дольская, посмотрим еще на меня когда я буду в ее возрасте, может быть, я еще похлеще стервой, чем она буду.

Отец оставил костюмы внутри гримерки, а сам встал возле дверей снаружи, пока дочь переодевалась для выступления. И вскоре он увидел как "неплохая тетка" Милена Дольская несется уже в концертном костюме – в шикарном платье, расшитом вручную на своих высоких каблучищах мчится по коридору в его направлении. Глаза ее были налиты кровью как у голодной волчицы, у которой отняли кусок мяса. Поп-дива подскочила к двери, которую прикрывал своим торсом Краб и остановилась напротив, а ее четыре "волкодава" выстроились сзади, тяжело дыша словно цепные псы.

– Я хочу войти!!! – громко крикнула Дольская Крабу прямо в лицо.

Он попытался возразить, что Татьяна переодевается, но поп-дива бесцеремонно оттолкнула его и рванула за ручку двери. С женщиной Краб драться не стал, отошел в сторонку и пропустил ее внутрь, а дверь оставил приоткрытой. Телохранители Милены – все как на подбор рослые, одинаково сложенные даже на лицо были похожи, как братья. Дольская забежала в гримерку, увидела Татьяну, которая стояла в лифчике и в трусиках, держа в руках концертные джинсы.

Дольская сразу же стала орать:

– Ты, малолетка наглая, ты как посмела выступать после меня! Не доросла еще, чтобы после меня на сцену выходить!

И так далее в том же духе. Татьяна поспешила натянуть брюки, футболку и тяжелые ботинки на толстой подошве, поэтому ничего не отвечала, а когда переоделась, стала возражать поп-диве – мол, не знаю я ничего про очередность выступления, я только приехала и куда меня в программе Бальган поставил, в том месте и буду выступать! Краб заглянул внутрь гримерки опасаясь за дочь, но один из телохранителей Дольской с белым платочком в кармане безупречно выглаженного пиджака, этакий "джентльмен", удержал его за рукав и приказным тоном произнес:

– Стой тут, не хрен туда соваться.

– Тебя забыл спросить, – ответил Краб, выдернув руку из клещей телохранителя и вошел внутрь.

Он поспел вовремя, потому что Милена уже раздухарилась не на шутку – ее трясло от злости, а напряженные когти рук с длинными ногтями были похожи на лапы стервятника. Но Татьяна и не думала отступать, а настойчиво просила Дольскую выйти вон из ее гримерки, указывая пальцем в направлении двери. И тогда разъяренная поп-дива не сдержалась, стремительно ухватила Таню за рыжие ее кудри и стала тягать ее голову туда сюда. Краб был в полной растерянности, ведь ему артисты вообще представлялись этакими небожителями, которые поют о вечном и добром, ведут себя интеллигентно, а сами по определению должны быть эталоном порядочности – а смотри-ка ты на них – дерутся как два морпеха на учениях.