Дождь прекращается так же внезапно, как и начался. К тому времени, когда Селия с близнецами прибывают в Санта-Тереса-дель-Map, солнце светит точно так же, как утром.

Селия достает из холодильника увядшие овощи: три морковки, половинку зеленого перца, горстку сморщенного картофеля. Она посылает близнецов в лавку, вручив пустой бидон и последний продуктовый талон и наказав купить самую жирную курицу, какую им удастся найти, пакет риса, две луковицы, шесть коричневых яиц и свиного сала.

Память не мешает смотреть из окна кухни на море, думает Селия. Оно синевато-серое, цвета непроявленной фотопленки. Фотографирование вдруг кажется ей жестокостью – бессердечно захватывать образы в плен. Это было неправильно – продавать фотоаппараты в отделе «Эль Энканто», чтобы кто-то заточал эмоции в квадраты глянцевой бумаги.

Близнецы возвращаются. Селия скребет большим пальцем подгнившие луковицы. Выбирает мелкие камешки из риса и промывает его под краном. На куриной голове торчат пучки перьев, по лапам стекает липкая жидкость. Селия опаливает птицу над огнем и смотрит, как чернеют и скручиваются волоски на пупырчатой коже. Она вспоминает привередливость мужа, его войну с микробами. Он доводил ее до умопомрачения своими жалобами!

О чем это он читал ей однажды? О том, как очень давно Новый Свет был одним целым с Европой и Африкой. Да, и за миллионы лет континенты медленно и мучительно разошлись. Америка все еще движется дюйм за дюймом на запад и, очевидно, когда-нибудь столкнется с Японией. Не останется ли тогда Куба со своими пологими холмами, своими завоеваниями, своей памятью одна в Карибском море? – думает Селия.

Она нарезает лук, ссыпает его на сковороду с растопленным свиным жиром. Лук становится золотистым, прозрачным и сладким.

11 марта 1935

Mi querido Густаво!

Через две недели я выйду замуж за Хорхе дель Пино. Он хороший человек и говорит, что любит меня. Мы гуляли по берегу, и он держал надо мной зонтик, защищая от солнца. Я рассказала ему о нас, о нашей встрече в отеле «Инглатерра». Он говорит, что мне нужно тебя забыть.

Я думаю о днях, которые мы провели в тех длинных полосах слабеющего послеполуденного солнца. Мне бы хотелось жить под водой. Может быть, тогда моя кожа впитает утешительное молчание моря. Я пленница на этом острове, Густаво, и не могу спать.

Твоя навсегда,

Селия

11 апреля 1935 Querido Густаво!

Я пишу тебе во время медового месяца. Мы в Сороа. Пока мы здесь, не было ни одного дня без дожди. Хорхе занимается со мной любовью так, будто я стеклянная и он боится меня разбить. Он целует мои глаза и уши, запечатывая их от тебя. Он протирает мой лоб влажными лепестками, чтобы стереть память о тебе. Его доброта вызывает у меня слезы.

Я все еще твоя,

Селия

11 января 1936

Густаво,

я беременна.

Селия

11 августа 1936

Querido Густаво!

Во мне растет тупая ярость. Она наполняет мои вены. Я качаюсь, как буй в гавани. Это не облегчает сердца. Я смачиваю свои платья и надеваю их мокрыми. Я хочу умереть от воспаления легких. Мне отравляют еду и молоко, но я все еще раздуваюсь. Ребенок живет на яде. Хорхе уехал в Ориенте на два месяца. Он боится приезжать домой. Если это будет мальчик, я уйду от него. Я уеду в Испанию, в Гранаду, за твоим поцелуем, Густаво.

Я люблю тебя,

Селия

11 сентября 1936

Густаво!

Девочка вся пористая. У нее нет тени. Голодная земля сожрала ее тень. Она читает мои мысли, Густаво. Они прозрачные.

11 декабря 1936

Г.,

X. предал меня. В прихожей повесили золотые звезды. Там стоит северное дерево с металлическими листьями, которые крутятся на солнце. Малярия съедает голодные часы, беспокойные руки крутятся и замирают. С меня сдирают кожу и вешают ее сушиться. Я вижу, как она висит на веревке. Еда несъедобная. Они здесь переваривают свои собственные лица. Как у вас погода? Пришли мне маслин, фаршированных анчоусами. Спасибо.

С.

11 января 1937

Любовь моя!

Пилюли, которыми меня здесь пичкают, делают мои мысли мягкими, как хлопок. Я вру доктору. Рассказываю ему, что меня изнасиловал отец, что я ем заржавевшие закаты, ошпариваю детей в своем чреве. У меня вся голова сожжена процедурами. Говорят, что мне лучше.

Хорхе навещает меня по воскресеньям. Я ему предлагаю разложить электрические щетки и включить их все одновременно. Он не смеется. Он сидит рядом со мной на железной скамье. Природа здесь прямо-таки английская. Ни бугенвилий. Ни геликоний. Ни цветущих кактусов, сжигающих вымыслы в пустыне. Он держит мою руку и говорит о Лурдес. Остальные окружают нас на солнце. Их слова безмолвны, как ветер, которому позволяют дуть сквозь сети. Сладко пахнущая чепуха.

Я здесь подружилась с Фелисией Гутиеррес. Она убила своего мужа. Облила его бензином. Зажгла спичку. Она не раскаивается. Мы собираемся отсюда бежать.

Твоя Селия

11 февраля 1937

Querido Густаво!

Фелисию убили. Она сгорела в постели. Говорят, от сигареты, но никто из санитаров не дал бы ей сигарету. Четыре человека несли ее останки. За ней текла какая-то белая жидкость. Директор собственноручно ее вытер. Никто бы не стал это делать.

Завтра я уезжаю. Хорхе сказал, что мы будем жить у моря. Мне нужно укладывать вещи. Моя одежда пахнет безумием.

Селия

11 ноября 1938

Мой Густаво!

Я назвала свою новорожденную дочь Фелисией. Хорхе говорит, что я обрекаю ее на смерть. Она хорошенькая, пухленькая и смотрит на меня обезоруживающе своими зелеными глазами. На этот раз я буду хорошей матерью. Фелисия любит море. Кожа у нее просвечивает, как у рыбы, которая кормится вдоль берега. Я сижу на качелях и читаю ей стихи. Лурдес два с половиной года Она гуляет по берегу, топая тонкими загорелыми ножками. Хорхе, когда в отъезде, звонит ей каждый вечер. «Когда ты приедешь домой, папа? Когда ты приедешь домой?» – спрашивает она. В тот день, когда он возвращается, даже если после полуночи, она надевает нарядное платье с оборками и ждет его у входной двери.

Люблю,

Селия

11 февраля 1939

Mi querido Густаво!

Я встала, когда еще было темно, чтобы посмотреть, как рыбаки спускают в море лодки. Я думаю о тех, кто, как и я, не спит в этот час, – о людях, страдающих бессонницей, ворах, анархистах, о женщинах у колыбелей. Они мои компаньоны. Я наблюдаю восход солнца, сжигаю свою коллекцию воспоминаний и набираюсь сил для следующего дня. В сумерки я горюю, думая, что мир умер. Я мало сплю.

Навсегда твоя,