В письме Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина пишет: «Уже шесть месяцев, как замышлялось моё восшествие на престол». Это что значит? Как только Пётр был объявлен императором, окружение Екатерины начало стараться отнять у него корону? Кто были эти люди, примерно известно: Разумовский Кирилл Григорьевич, Панин Никита Иванович — это светская власть, гвардию представляли братья Орловы, Пассек, список можно продлить. Всех участников переворота можно вычислить по огромным подаркам, которые они получили после переворота. Подробности этих фантастических планов, как, где и кем они обговаривались, какие сроки намечали, неизвестны. Многие историки сходятся во мнении, что всё произошло случайно, как бы само собой, и все сходятся во мнении, что зародышем заговора, его ядром, стала любовь Екатерины и Григория Орлова. Екатерина сама пишет: «Узел секрета находился в руках троих братьев Орловых».

Далее в письме Понятовскому она пишет: «Пётр III потерял ту малую долю рассудка, какую имел. Он во всём шёл напролом; он хотел сломить гвардию, он вёл её в поход для этого; он заменил бы её голштинскими войсками, которые должны были оставаться в городе. Он хотел переменить веру, жениться на Елизавете Воронцовой, а меня заключить в тюрьму. В день празднования мира, сказав мне публично оскорбительные вещи за столом, он приказал вечером арестовать меня. Мой дядя, принц Георг, заставил отменить этот приказ.

С этого дня я стала прислушиваться к предложениям, которые мне делались со времени смерти императора».

Все шесть месяцев правления Петра положение Екатерины было не только трудным, но и унизительным. Пётр словно забыл, что у него есть жена. Он позаботился, чтобы в Манифесте о восшествии его на трон о Екатерине и Павле не было сказано ни слова, хотя, по обычаю, в тексте присяги приближённые и министры клянутся в верности его императорскому величеству, его супруге, а также наследнику и наследнице, если таковая имеется. Появилась новая формулировка: быть верным «по высочайшей его (императора) воле избираемым и назначаемым наследником». Значит, Павел уже не наследник? И что ждёт Екатерину при таком поведении супруга?

Французский посол Бретейль доносит в Париж: «Император удвоил своё внимание к девице Воронцовой. Императрица в ужасном состоянии, к ней относятся с презрением. Она нетерпеливо сносит обращение с ней императора и высокомерие девицы Воронцовой. Не могу даже себе представить, чтобы Екатерина, смелость и отвага которой мне хорошо известны, не прибегла ли рано или поздно к какой-нибудь крайней мере. Я знаю друзей, которые стараются успокоить её, но которые решатся на всё, если она потребует».

Екатерина была сильным и умным человеком. К трудностям ей было не привыкать. Она понимала, что сейчас, как никогда, важно общественное мнение. Муж безумствовал, а она жила затворницей, молилась истово, общалась с представителями церкви. Те жаловались на притеснения, она им глубоко сочувствовала. Дружила с юной и восторженной Екатериной Дашковой. И тайная любовь была, до которой теперь никому не было дела. 22 апреля 1762 года у неё родился сын, Алексей Григорьевич Бобринский. О нём со временем поговорим подробнее.

«День празднования мира», о котором пишет Екатерина Понятовскому, состоялся 9 июня по случаю обмена грамотами о мире между Россией и Пруссией. Праздновали три дня. В первый день был дан праздничный обед на четыреста кувертов. Присутствовали все иностранные послы. Император предложил три тоста: за здоровье императорской фамилии, за здоровье прусского короля и в честь заключения мира. Первый тост по этикету произносила императрица, что она и сделала — сидя. К ней подошёл Гудович (фаворит Петра) и, разумеется, по поручению хозяина спросил, почему их величество не встали, произнося тост. Екатерина ответила, что, поскольку императорская фамилия состоит из императора, её самой и их сына, она сочла это необязательным.

Гудович передал ответ императору, тот взъярился, обозвал Екатерину дурой — как можно забыть, что к императорской фамилии относятся ещё голштинские князья? «Передайте это императрице», — приказал он Гудовичу, но не уверенный, что фаворит донесёт до супруги его полного текста, он, глядя на Екатерину, крикнул в голос: «Дура!» Екатерина расплакалась. После обеда Пётр в запальчивости приказал принцу Георгу арестовать Екатерину, но тот замял дело. А наутро все послы, аккредитованные в Петербурге, строчили письма своим государям. Пётр Екатерину ненавидел, но ведь и она отвечала ему тем же.

Плана свержения Петра было три. О первом написала сама Екатерина: «Схватить его (Петра) в его комнате и арестовать, как принцессу Анну (Анну Леопольдовну Брауншвейгскую) и её детей». Второй план носил совершенно фантастический характер. Вспомнили старый прецедент, случившийся при покушении на Петра Великого. Внук, то есть Пётр III, во всём старался подражать деду и не раз хвастал, что любит и умеет тушить пожары. Заговорщики предлагали поджечь крыло нового дворца. Суета, крики, вопли, а тут является Пётр III. (Пишу и сама этому не верю: как могло такое прийти в головы умным людям — какая-то беллетристика!) Далее — в дыму и пламени окружить Петра, дать ему хорошо по голове, а труп — в реку. Третий план свержения императора предложил Панин, и этот план был куда действеннее. В конце концов, он и сработал, когда власть уже была в руках Екатерины.

Для удачи в таких делах всегда нужны деньги. Известный русский историк Брикнер, ссылаясь на французские источники, пишет: «…Екатерина за несколько недель до дворцового переворота обратилась к французскому посланнику Бретейлю с просьбой ссудить ей некоторую сумму денег, но Бретейль отказал ей в этом и таким образом не воспользовался весьма благоприятным случаем для устройства выгодных отношений Франции и России. Прибавляют к этому рассказу, что Екатерина, оскорблённая отказом Бретейля, обратилась через одного агента Одара к какому-то английскому купцу, который тотчас же достал денег 100000 рублей и этим содействовал устройству благоприятных отношений Англии с Россией в последующее за государственным переворотом время».

Рюльер тоже не оставляет без внимания эту тему. По его утверждению, Григорий Орлов черпал деньги из артиллерийской казны, к которой имел доступ по службе. Но мало этого, братья Орловы и друг их Бибиков во имя заговора «в чаянии нового счастия или смерти, продали всё своё наследство и рассыпались по всем питейным домам». Зачем? Чтобы мутить народ. «Во всеобщем волнении умов нетрудно было дать им одинаковое направление; во всех полках рассеивали они негодование и мятеж, внушали сострадание к императрице и желание жить под её законами. Чтобы уверить её в первом опыте, они склонили целые роты гвардейского Измайловского полка и крестным целованием приняли у них присягу. На всякий случай хотели удостовериться даже и в их полковнике, зная, что по характеру своему он не способен ни изменить заговор, ни сделаться его защитником».

Полковником Измайловского полка был Кирилл Григорьевич Разумовский, и его симпатии были целиком на стороне Екатерины. Григорий Орлов тайно встретился с Разумовским, и тот сообщил, что «при первой надобности представится к услугам государыни».

Никита Иванович Панин, воспитатель цесаревича Павла, был человеком западной выучки. На роль воспитателя наследника определила его императрица Елизавета, для чего вызвала его из Швеции, где он исполнял роль посланника России. Панин любил своего ученика, он был уверен, что переворот делается в пользу Павла, которому было уже двенадцать лет. До совершеннолетия, по мысли Панина, роль регентши будет исполнять мать, которая затем на законных основаниях передаст трон сыну.