– Не ерепенься, – предупредил Харлам, надвигаясь на Василия громовой тучей. – Приказано набить тебе морду.

Но Василий не собирался просто так позволить этим двум тупоголовым бандитам набить себе морду. Он, придерживая листок, разбежался, прыгнул на крышу серебристой иномарки и сиганул в раскрытое окно. Спасительный забор был в нескольких метрах, когда Василий споткнулся и упал. Бритоголовые, довольные этим обстоятельством, расставили руки в стороны и пошли на него кольцом оцепления.

– Пацаны, – обратился к ним успевший вскочить на ноги Степанцов, – считайте, вы сделали свое дело, – и он указал на шишку на голове.

– Не-а, – плотоядно прошипел Харлам, – шеф приказал не голову, а морду.

– Какая разница, ребята? – говорил Степанцов, медленно продвигаясь к кустам сирени у дома.

– Большая, – так же медленно те продвигались за ним.

– Стойте, шеф идет! – крикнул им Степанцов и побежал за дом, пока они оглядывались в поисках мнимого шефа.

Владения за домом у тестя были не такие уж и обширные. Там располагались сад, пара клумб и газон с барбикюшницей, куда и угодил бежавший напролом Степанцов. Она упала и окутала Василия дымом, перемешанным с золой. Резко почерневший спереди, он побежал, мелькая белым чистым задом, дальше, к садовым деревьям, заметив среди них одну высоченную сосну, видимо, оставленную расти еще при строительстве дома. Перед сосной Степанцов оглянулся в надежде не увидеть бритоголовых, но они надвигались на него неотвратимо, как поезд на Анну Каренину. Выбора не оставалось, и Степанцов залез на сосну.

– Ай, что творят! – Старушка-соседка покачала головой, увидев забирающегося на дерево Степанцова. – Опять у них мальчишник. Ой, да, кажись, он голый? Надо сходить к Матрене, у нее есть бинокля.

Старушка сняла очки, протерла их, снова водрузила на нос. После чего галопом понеслась к Матрене.

– Слазь, сволочь! Тебе все равно никуда не деться, – стояли под сосной бритоголовые.

– Слазь, как человека прошу! – Они уже сидели.

– Слазь, будь другом. – Через полчаса они легли.

Василий неплохо устроился на ветках-лапах сосны, если не считать того, что голые места постоянно кололи иголки. Ничего, думал он, можно представить, что это иглотерапия. Раз – иглотерапия, два – иглотерапия. Если это постоянно повторять, поверишь влегкую. К тому же мужчинам, рассуждал Степанцов, полезен массаж причинных мест. Нет, это не массаж, это иглотерапия – раз, она же два… Ворочаться было невозможно больно, иголки кололись и кололись. Да еще две старые дуры на соседнем дворе принялись вслух обсуждать, какой у него неестественно белый зад и… стыдно сказать что, а они рассуждали на всю улицу. Может, закричать и позвать на помощь? Кто, интересно, прибежит? Эти две бабки. Конечно, они с удовольствием это сделают, вон бинокль откуда-то притащили, разглядывают. Степанцов показал им нехороший жест, хлопнув одной своей рукой под локоть другой. И… потерял равновесие.

Если одетый человек падает на землю сквозь лапы сосны – это одно дело. Совсем другое, когда через сосновые иглы летит совершенно раздетый человек! От боли Степанцов заорал благим матом.

Старушки улыбнулись и хлопнули друг друга по рукам:

– Наконец-то! Гони десятку, Матрена, он так и не продержался двух часов кряду.

Но то, что Степанцов остался висеть грушей на последней ветке, от них скрывал забор.

Бритоголовые, успевшие задремать, мигом вскочили на ноги. Но свои Степанцов уже успел задрать. В неудобном положении, уцепившись за ветку ногами и руками, он висел, сам не зная, на что надеясь.

– Слазь, сволочь! – бегал вокруг сосны Харлам.

– Слазь, тебе говорят, – подпрыгивал рядом, пытаясь дотянуться до Степанцова, Никитос.

Ветка под Василием хрустнула.

– А! – злорадно закричал Харлам. – Никитос, неси пилу!

– Лучше топором, – посоветовали старушки, забравшиеся на забор, – чтоб одним махом.

– Одним махом, одним махом, – приговаривая, убежал Никитос.

Но ни пила, ни топор не потребовались. Ветка хрустнула в последний раз и обломилась. Степанцов гнилым яблоком свалился к ногам Харлама. Тот обрадовался и, решив для начала тряхнуть его за грудки, протянул руки к воротнику. Но на Степанцове не было ни воротника, ни всего остального. Харлам на мгновение растерялся. Василий этим воспользовался, вскочил на ноги и дал деру.

В это время к сосне прибежал Никитос с топором.

– Убери свидетелей! – заорал ему Харлам, указывая на висящих на заборе старушек.

Никитос поднял топор над головой и пошел на них.

– А! – заорали бабки и скрылись в зарослях малины с обратной стороны забора.

По саду шефа троица бегала недолго. Разве ж это был сад? Пять яблонь и четыре груши. Даже если, как заяц, петлять между ними, далеко не убежишь. А забор не перемахнуть. Поэтому, когда бритоголовые в полном смысле слова приперли его к стенке, Степанцов уже не сопротивлялся.

– Попался! – радовались бритоголовые.

– Только троньте! – предупредил их Степанцов.

– А нам не велено трогать, нам велено морду набить!

После этих слов Степанцов отрубился. Но не сам по себе, естественно. Что, безусловно, совсем даже не естественно. Его вырубил мощный кулак Харлама.

– Убил, убил, – визжал прыгающий рядом с лежащей жертвой Никитос, – теперь шеф убьет нас!

– Не успеет! – закричала появившаяся из ниоткуда девица. – Сначала вас убью я!

Девица достала из сумочки пистолет и направила ствол оружия на бритоголовых.

– Врассыпную! – крикнул Никитосу Харлам и отпрыгнул в перевернутую барбикюшницу.

– Не поможет, – заявила девица и вдруг заметила распластанное на траве тело Степанцова.

– Милый, любимый, дорогой! – Она кинулась к нему.

– Пистолет положи в сумочку, – ласково попросил ее Харлам.

– Молчи, предатель! – Девица снова направила дуло на него.

– Все, все. Я молчу.

– И как это тебя угораздило попасть к ним в лапы?! Как они тебя, бедненький мой, отделали! Не умирай, пожалуйста, не сироти нашего ребеночка!

Девица уселась на траву, положила голову Степанцова себе на колени и продолжила упиваться горем. Степанцов отметил про себя: ага, ребенок все же есть. Но голос девицы существенно отличался от голоса Ларисы. Тот был ласковый и нежный, даже когда она сердилась. А этот показался ему истеричным и властным. Он приоткрыл один глаз и посмотрел в склоненное над ним лицо девушки.

– Очнулся! – обрадовалась та. – Уси-пуси, мой пусик!

И поцеловала его в лоб. Как покойника, отметил про себя Степанцов. Та между тем продолжала его целовать в нос, в губы, не обращая никакого внимания на то, что лицо Василия, так же как и вся передняя часть его тела, было черным от золы. Лицо девушки из симпатичного медленно превращалось в грязное. Степанцов совершенно перестал ее узнавать.