Mama mia cosa nostra! И как это понимать?

– Ну, и что тебе пригрезилось? – спросил я, отвернувшись.

– Живы они, – ответила Куинни. – Нет их среди мертвых. Видела шестерых ребят из Проекта. То есть семерых. Но ни Льдинки, ни Олги с отцом, ни Нтомбе не было. Живы они.

* * *

– А ты будто и не рад мне, – заявила Куинни, заходя в мой бокс так, словно я ее туда приглашал. – Вчера ты был на порядок приветливее. Что, поматросил и бросил?

– Neanche cazza, – ответил я. – У нас на Сицилии так не делают. Только между нами ничего такого не было, знаешь ли. За ножку я половину Палермо держал.

– Включая старух и маленьких девочек? – подколола меня Куинни. – Или там и мальчики были?

– Che cazza, укороти язык, женщина! – возмутился я.

– Женщина? – Куинни уселась в позу лотоса на полу, в той его части, куда я сдвинул половичок. – Вчера вроде девочкой была. Я что-то пропустила, когда была немного неживой?

– Ты меня специально доводишь? – поинтересовался я. – Если бы я тебя не знал, я бы решил, что ты со мной заигрываешь, но…

Куинни медленно встала и подошла ко мне:

– А с чего ты взял, что меня знаешь? – спросила она, глядя мне в глаза. – Может, то, как ты меня представляешь себе, и настоящая я – совсем разные люди?

Cazzarolla, не успел я глазом моргнуть, как эта фурия схватила меня за плечи и буквально впилась мне в губы! Che culo, ни фига себе…

Куинни

Скажу начистоту, хоть и непросто в этом признаться – я влюбилась. И, разрази меня весь кафрский пантеон, в того, в кого не ожидала.

Начнем с того, что я вообще не гадала себе такой напасти. К любви я относилась крайне скептически, в основном благодаря «сестрам», внезапно «влюбившимся» в тех мужей, коих им сосватал мой ушлый папашка. В моем понимании, любовь была одной из многочисленных форм человеческого обмана и самообмана, прикрывающего неприглядную сермяжную правду, – люди сходятся в поисках стабильности и защищенности, не более того. Цинично? Да я по цинизму нашей Льдинке еще фору дам… ой, наверно, нельзя так о ней сейчас. Хотя, мне кажется, она не придиралась бы… наверно.

Ладно, лукавить не буду – иногда я мечтала о любви или по крайней мере представляла себе, как это, когда тебе кто-то дорог. Мне никто не был дорог, я никого не любила – да кого мне любить – папашу? Толпу его жен? Так называемых сестер? Кого?

Я представляла, каким может быть человек, которого я полюблю, и делала это необычным способом – брала какого-то персонажа головидео, по которому сохли мои сверстницы, и начинала убирать то, что мне в нем не нравилось. До тех пор, пока не оставалась совершенно неживая и безликая фигура. Потом я сама для себя решила, что просто не создана для любви, и махнула на это рукой. Я сама себе муж, жена, лучший друг…

А потом все изменилось. И итогом этих перемен стало то, что (после спасения Августа) я проснулась в слезах и поняла – она-таки пришла, та, кого я не звала и не ждала – Любовь. Она была похожа на мою фичу – пиковая дама со старой колоды карт нахального итальяшки. По иронии судьбы, мой избранник оказался выходцем из того же народа.

Я думала о роке, о том, что еще до того, как сама призналась себе в том, что случилось, чуткая «корона» Апистии прописала нашу с Микеле (Призрак? Neanche cazza! Да-да, с недавних пор я матерюсь на его языке) судьбу на наших спинах. И что его фича не имела лица до того, как…

– Чет ты последнее время какая-то задумчивая, подруга, – заметил Призрак. – Как будто из реальности выпадаешь. И на вопросы не отвечаешь.

– А что ты спросил? – действительно, за размышлениями я совсем не услышала его вопроса.

– Я спросил, тебе собираться-то не надо? Я так понимаю, у тебя барахлишка поднакопилось – плошки, треножники…

– …собраны со вчерашнего дня, – ответила я. – Но есть одна проблема. Видишь ли, кореш, у меня вышло два баула, к тому же тяжеловатых. Ты не подкинешь меня, по старой дружбе, вместе с вещами?

– Куда подкину? – спросил он. – Нам велено быть в ангаре за полчаса до…

– Так в ангар и подкинь, – я нагло уселась на рабочий стол с тисками и каким-то инструментом. – Не думаю, что кто-то станет возражать, если я составлю тебе компанию. Кажется, основной принцип кураторов – who cares?

– Апистии расскажи, – буркнул Призрак. – Тебе повезло, что у меня не так уж много вещей, кроме этого обалдуя…

– Я, между прочим, самая лучшая часть твоей личности, – заметил Цезарь, материализируясь в виде пылающего скелета байкера. – И если я обалдуй, то ты просто merdozo…

– Ты слова-то выбирай, cacare stronzo! – вспылил Призрак. – А то я тебе такой ремонт устрою… или покрашу желтым в оранжевый горошек!

– И станешь ездить на таком позорище? – усмехнулся призрак Цезаря. – Ладно, не буду мешать, голубки, но если кого-то интересует мое мнение…

– Засунь свое мнение себе в выхлопную трубу! – посоветовал Призрак.

– То я только за, – ответил Цезарь и растворился, оставив после себя запах серы.

– Никак не пойму, чем он воняет, – пожал плечами Призрак, – вроде ничего не горит, а явно серой затянуло, чувствуешь?

Я кивнула:

– Я как-то читала историю про одного засранца, который изобрел то ли прибор, то ли химию какую, благодаря которой у людей начинали материализоваться страхи. Ну, то есть, если ты боишься, скажем, змей, то умрешь от укуса змеи… хотя никакой змеи поблизости не будет.

– Похоже на сверхспособность Льдинки, – сказал Призрак и посмурнел. – Не знаешь, как там она?

Я отрицательно покачала головой:

– Нет. Я погадала на нее большим таро, вышло, что она между дьяволом и смертью, – тот еще расклад, но закончится все любовниками.

– Che cazza, какими еще любовниками? – не понял Призрак. – У нее там любовники будут, в лазарете, или я не понял?

– Любовники – одна из карт таро, – вздохнула я. – Символ раздвоения, выбора, испытания, но у нее они легли прямо, значит, она пройдет его хорошо. В принципе, дьявол у нее вышел перевернутым, а смерть…

– Ну, я в эту муть не то, чтобы не верю, – почесал затылок Призрак, – но особого значения не придаю. Хотя после того, как ты угадала число покойников…

– Ничего я не угадывала, – обиделась я. – Я их видела. Мне даже не по себе стало, когда их выносили.

– Я видел, как ты побледнела, – кивнул Призрак. – Ну, то есть… ну, ты поняла.

Он еще раз почесал тыковку, затем сказал:

– Ты на сиденье поедешь? Или в коляске?

– На сиденье, – ответила я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Нет, все-таки темная кожа – это круто, а для картежника так и вообще. Мне нравилось ездить с Микеле, нравилось к нему прижиматься…

– О’кей, – кивнул он. – Ща я проверю, все ли я взял. Только это не даром, подруга, сечешь?