Николаевич с поднятыми вверх руками, в позе виноватого; с одной стороны стоит Сережа, с другой -- Илюша, который громко ревет. Когда они вошли на пароход, и мы предложили капитану возместить убытки, он отказался, сказав, что рад чести везти семью Льва Николаевича, и что не часто приходится ему возить такое большое семейство. Нас было с няней, поваром, лакеем, горничной и гувернерами, и братом Степой, и англичанкой -- всего 16-ть человек.   Часть III 1876. НАГОРНОВ И ЕГО ИГРА НА СКРИПКЕ  Как-то раз летом приехал к нам И. М. Нагорнов, брат мужа племянницы Вари, рожденной Толстой. Этот Ипполит Нагорнов учился в Парижской консерватории, был пошлого, смазливого типа, который Лев Николаевич воспроизвел в скрипаче "Крейцеровой сонаты"35. Человек он был добродушный, совсем необразованный и до того духовно бедный, что не знаешь, о чем с ним говорить. Но когда он играл на скрипке, все приходили в восторг, начиная с Льва Николаевича. Лев Николаевич, занимавшийся тогда усердно музыкой, сам аккомпанировал Нагорнову на фортепиано. Играли они довольно легкие сонаты Вебера со скрипкой; играли и Моцарта сонаты, и что-то он играл один. Но эта легкость смычка, это умение извлечь наилучшее из всякого музыкального произведения были поразительны. Я люблю скрипку менее фортепиано, но не могла не быть под обаянием его игры. Начиная с маленькой, одиннадцатилетней моей Тани и кончая сестрой моей Таней,-- Варя Нагорнова, гувернантки -- все были чуть ли не влюблены в Ипполита Нагорнова в дни его пребывания в Ясной Поляне.  Помню, с какой любовью я следила за Львом Николаевичем, когда он, приподняв плечи и вглядываясь в ноты, напряженно играл свою фортепианную партию, стараясь держать такт, и вместе с тем наслаждаясь и сочинением и исполнением на скрипке Нагорнова.  Впоследствии этот Нагорнов говорил Варе, что Лев Николаевич своей музыкальной чуткостью и горячим увлечением музыкой, хотя и плохо аккомпанировал, но никто в мире не вдохновлял его так. И прибавлял, что нигде на свете он так хорошо не играл на скрипке, как у нас, в Ясной Поляне. Какое страшное впечатление произвела тогда на всех соната Крейцера. Еще тогда, вероятно, она вдохновила и Льва Николаевича. А как удивительно было сыграно Andante из 16-й la majeur сонаты Моцарта! Что-то перевернулось тогда в душе и не забылось никогда.  Для всех это редкое в деревне музыкальное удовольствие было наслаждением и праздником. Но и вообще летняя жизнь наша была вся похожа на вечный праздник, как это сказала как-то моя любимая племянница Маша Кузминская, впоследствии Эрдели.   ТРИ ЭПОХИ  В моей жизни было три эпохи, имевшие большое на меня влияние. Первая была чтение "Детства и отрочества" Льва Николаевича, открывшая мне красоту слова, красоту литературной деятельности, и этим путем я ее полюбила, стала изучать литературу вообще, и всю свою раннюю молодость, 13, 14, 15 лет, я читала запоем всех русских литераторов и много иностранных в подлинниках и переводах. Но и Льва Николаевича, открывшего мне своим "Детством" сокровища литературные, я стала, конечно, поэтизируя его, любить как человека; и, несмотря ни на какие перипетии в нашей жизни -- не разлюбила никогда.  Вторая эпоха моей духовной жизни -- было это время познания мной красот философского мышления мудрецов, которые так много дали мне духовного развития и даже просто своею мудростью помогли мне жить. На этот путь поставил меня и потом вел и дальше князь Л. Д. Урусов, и я привязалась к нему и долго любила его за это, и тоже не разлюбила его никогда, хотя он давно уже умер36. Кроме того связывала нас наша любовь к Льву Николаевичу и его интерес к религиозным работам.  И эту tendresse {Нежность (франц.).} князь Урусов распространял на всю семью мою, и на меня, на моих детей и на мою сестру Таню, с которой он играл с азартом целыми часами в крокет и пение которой любил слушать. Главное же, князь просто обожал Льва Николаевича, играл с ним в шахматы, много говорил о религиозных вопросах и вел с Львом Николаевичем деятельную переписку. Он мне часто говорил, что мы еще доживем до того времени, когда слава Льва Николаевича распространится на весь мир.  Князя в доме любили и дети, и даже прислуга. Одна только Таня была с ним резка и не любила его. Для князя Урусова я всегда заказывала более вкусный обед, надевала более красивое платье, прочитывала то, о чем собиралась поговорить с ним, и иногда кокетничала с ним, более духовно, чем физически, стараясь ему нравиться. Но и только.  Князь приносил мне огромные букеты, привозил конфеты и книги и очень любил всем нам делать подарки: подарил мне особенно красивые ножницы, саксонскую фарфоровую куколку, веер из Парижа Тане и проч. Он дарил так весело и просто, как это редко умеют делать люди.  В моей последующей жизни часто будет встречаться имя князя Урусова, и я потому написала здесь о нем.  Кончаю свою исповедь о третьей эпохе в моей жизни, имевшей на меня большое влияние. О ней, если буду жива, напишу подробнее, когда дойду до 1895 г. Теперь же скажу коротко. Это было после смерти маленького сына Ванечки. Я была в том крайнем отчаянии, в котором бываешь только раз в жизни; обыкновенно подобное горе убивает людей, а если они остаются живы, то уже не в состоянии так ужасно страдать сердцем вторично. Но я осталась жива и обязана этим случаю и странному средству -- музыке.  Весной я немного опомнилась, стала поправляться и ездила к сестре в Киев.  Вернувшись в Москву, сижу я раз в мае, после болезни на балконе; в саду уже зеленело, было тепло. Приходит Сергей Иванович Танеев, человек мне мало знакомый, и довольно чуждый. Чтоб что-нибудь разговаривать, я спросила его, где он проводит лето. "Не знаю еще,-- сказал он,-- ищу где-нибудь дачу в помещичьей усадьбе".  И вдруг мне пришло в голову, что наш флигель в Ясной Поляне пустой, и я ему его предложила, оговорившись тем, что буду еще советоваться с моей семьей. Сама я хваталась за все морально, что было бы совсем другое, не напоминающее мне жизни с Ванечкой, и присутствие человека, совершенно не причастного моему горю да еще так хорошо играющего на фортепиано,-- мне показалось желательным.  Так или иначе Танеев переехал к нам в Ясную и поселился во флигеле с