— Дуся — сдавленно сказала я — если ты с меня не слезешь, я возьму и…

— Нет — сказала Евдокия — нет-нет, я сейчас… — и сползла на прикроватный коврик. Там она затаилась и лежала тихо-мирно. Две минуты. Или три. Или три с половиной.

— Я вспомнила — раздался голос снизу — больные должны хорошо питаться. Кстати, что у нас сегодня на обед?

— У тебя с утра стоит каша в тарелке.

— Нуууу, каша… а нет ли у нас чего-нибудь симпатичного?

— Хочешь, я дам тебе куриную лапку?

— Вчера была лапка, и позавчера, и позапозавчера… это не курица, а сороконожка какая-то.

— Могу суп погреть.

— Ой, вот как раз суп совсем не надо.

— Дуся — сказала я раздраженно — если ты не перестанешь привередничать, я возьму и…

— Ни в коем случае — отозвалась Евдокия, и пошла доедать кашу.

Сейчас она поест, потом взберется на меня, потяжелевшая на тарелку каши, станет дышать мне в лицо гречкой, жалеть меня в ухо, и тогда я возьму и точно умру.

И уж было смирилась с этим фактом, но в печи догорают последние дрова и если не подбросить еще, печка начнет медленно остывать, потом начнет остывать дом, потом — мы все.

Померила температуру — 39. К сожалению, не в доме, во мне. Сунула книгу под подушку, ноги — в тапки, голову — в шапку, себя — в куртку, руку — в варежку. Вторая варежка куда-то запропастилась, а искать ее не было сил.

— Ты куда собралась? — удивилась из кухни Дуся.

— За дровами — закашлялась я.

— Нет, вы посмотрите на нее! — возмущенно воскликнула Евдокия, обращаясь к кошачьей аудитории, млеющей под боком у печки. — Только что умирала, теперь ей срочно понадобились дрова.

Кошки укоризненно покачали головами, Соня даже сказала «кошмар», глядя в покрытое инеем окно. Однако желающих идти за дровами, вместо меня, не нашлось. И вместе со мной — тоже. Дуся еще продолжала бушевать и предлагать «посмотреть на нее», но уже без прежнего энтузиазма.

— Ты бестолковая! — крикнула мне вслед Евдокия.

— А у тебя каша на носу — вяло парировала я. И, хлопнув дверью, ушла в сарай. Дуся смотрела мне в спину из окна веранды и что-то беззвучно кричала. Каши на носу уже не было.

И снова наступила ночь. И снова росла и крепла температура. И снова я горела, как Жанна Дарк на костре.

Дуся, послушав, как я кашляю, не выдержала, и ушла спать к себе на лежанку. Кошкам все равно: они сплелись у меня в ногах в живописный венок — кашляй себе на здоровье.

Нынче в процесс добавились новые нюансы: вместо «холодно» — вчера, «жарко» — сегодня, болит горло, в носу открылся источник — будь он целебным, озолотилась бы. Но действующая скважина льет на подушку лишь пошлые сопли.

Что за мелкая, невидимая глазу дрянь, поселилась внутри и мучает меня? И главное — зачем? Что за радость ей в моих соплях и надрывном кашле? И какова ее конечная цель? Извести меня окончательно?

Давным-давно на Земле жили сплошь одни микробы. Было тепло, влажно, зелено, безопасно — живи не хочу. Потом в этот рай пришли мы: не в качестве партнеров, в качестве антагонистов. На всем протяжении своего существования человечество борется с микробами, получая мощную ответку. Но ни бубонная чума, ни испанка, ни сибирская язва, ни прочий мор и глад так и не смогли сбросить людей с тела Земли. Умирают одни, на их место приходят другие. Чтобы продолжить борьбу. Самая мощная и самая прибыльная индустрия в мире — фармацевтическая — целиком и полностью направлена на убийство существ, которых каждый из нас никогда не видел. Но нам говорят, что они есть, берегитесь.

Человечество помешано на стерильности. Помойте руки с этим мылом, и на них не останется микробов. Побрызгайте вокруг себя из этого баллончика, и воздух станет чист и безопасен для здоровья. Вымойте полы вот этим раствором, и ваш стерильный ребенок будет смело ползать по стерильной квартире. И пить стерильное молоко, в котором убито все живое.

Эта война никогда не закончится. Мы выживаем в ней лишь потому, что Всевышний наградил нас тем, чего нет ни у одного другого живого существа, — разумом.

А дал бы он его изначально, допустим, собакам или лошадям, паслись бы мы сегодня на жирных лужайках, покрытых толстым-толстым слоем микробов, и горя не знали.

Апчхи!

*****

Чай с медом и носки с горчицей не дали желанного результата. Пришлось ехать в город. За кошками обещала присмотреть соседка, а Евдокию я решила взять с собой.

— Я никуда не поеду — сказала Дуся, и села — к воротам передом, к зрителям — задом.

— Хорошо, оставайся, я поеду одна. Но учти — уезжаю я надолго.

— Нет — закричала Евдокия — не уезжай, давай останемся дома.

— Я не могу, Дусечка, мне нужно лечиться, ты же не хочешь, чтобы я болела, правда?

— Правда. А давай мы пойдем пешком. Зачем нам лезть в эту вонючую железную штуку?

— Ты с ума сошла: 50 километров мы и летом-то не одолеем, а уж зимой, по морозу и снегу — замерзнем в степи, как ямщики. Хочешь?

— Нет, как ящики, не хочу. А давай…

Евдокия мучительно искала выход из сложившегося положения. А положение было таково: местный мужичок, обладатель роскошных «Жигулей», согласился отвезти нас с Дусей в город. При этом наличие Евдокии в качестве пассажирки, увеличило плату за проезд чуть ли не вдвое. Поскольку крестьянин считал нахождение собаки в салоне святотатством. И взял с меня клятву, что сидеть Дуся будет только на полу, ни в коем случае не в кресле. Довольно-таки косноязычный, он изъяснялся высоким штилем, когда речь заходила о «Жигулях». «Салон», «кресла», «магнитола», «антифриз» — так и сыпались из него. Хотя я назвала бы всё это роскошество одним словом — рыдван. И только крайняя необходимость вынудила меня сесть в это чудо доисторической техники.

В данный момент дядя Юра, так звали автовладельца, с молчаливым неодобрением наблюдал мои танцы вокруг Евдокии. Была бы его воля, уж он бы не церемонился: взял бы кого надо за шкирку и засунул куда надо. И чтобы не вякал, этот кто надо. Но, поскольку обещали хорошо заплатить, рот дядя Юра не открывал, лишь лицом выражая сложные чувства по поводу.

Наконец мы погрузились: я — на переднем сиденье, пардон, кресле, в ногах у меня Дуся, зарывшаяся лицом мне в колени. На заднем сид… кресле, куча пакетов и коробок.

Поехали. Едва только выехали за село, Дуся закричала — стойте, меня тошнит, выпустите меня!

Остановились. Мы с Евдокией вышли, походили вокруг машины, подышали морозным воздухом, полезли назад.

Проехали еще минут пятнадцать. Дуся кричит — стойте, я больше не могу, пустите меня на волю!

Остановились. Мы с Евдокией вышли и стали ходить кругами, под многозначительный кашель дяди Юры.

— Ты меня здесь оставь, а сама поезжай дальше, нет моих сил, там так бензином воняет, я задохнусь и умру. Лучше в степи замерзну — как ящик — взмолилась Дуся.