Старушка церемонно представилась гостям, кокетливо тряхнув седыми, слегка подсиненными прядями. Имени Жорж не уловил, а потому про себя именовал ее Генриеттой Карловной.

За чаем с ежевичным вареньем – из изящных, мейсенского фарфора чашек – она не торопясь рассказала, что картины подарил ей покойный супруг. На свадьбу.

Даже и не супруг, а семья супруга. Потому что полотна переходили в этой семье по наследству никак не менее четырех-пяти поколений. По этой же причине она с ними расстается: наследников у старой фрау не было и, по понятным резонам, уже не предвиделось, а лечение, хоть государство и помогает, не бесплатное. Но самое главное – Генриетта Карловна хочет напоследок посетить место гибели ее бесценного супруга.

– И куда поедете? – непонятно зачем спросил Велесов через Шипилову.

– Есть такой город в России – Ржев, – ответила старая фрау, слегка помучившись с произношением.

– Так ваш муж погиб подо Ржевом? – изумилась Шипилова.

– Да. Пал смертью храбрых в штыковой атаке, – торжественно сказала фрау. – В сорок втором году. А я так и осталась вдовой. Сначала молодой, теперь вот сами видите какой, – опять слегка пококетничала Генриетта Карловна.

– Ну, вы еще очень даже ничего, – попытался сделать комплимент будущему бизнес-партнеру Велесов. Однако Шипилова даже переводить не стала.

– Мой отец тоже там погиб, – вдруг сказала она. – И тоже в сорок втором.

Сказала по-немецки, но даже не знавший языка Велесов понял.

Фрау пересела поближе к Шипиловой, взяла ее за руку.

– Мой Ханс был бухгалтером. Замечательным бухгалтером. В двадцать пять лет – младший компаньон аудиторской конторы, представляете? Ему прочили большое будущее. А кем был ваш папа?

– Художником. Учился в Суриковском, на втором курсе. Ушел добровольцем.

– Сам пошел? – изумилась фрау.

– Да, – ответила Евгения Николаевна. – Добровольцев было очень много. Для нас это была Отечественная война. А Ржев – отдельная в ней строка. Даже стихотворение такое было: «Я убит подо Ржевом».

– Ужасная вещь – война, – после некоторой паузы вздохнула фрау. – Ханса лишила жизни, меня – детей. Тоже, в конечном счете, жизни – даже картины фамильные передать некому. Вы выросли без отца. В общем, все мы – жертвы.

Жорж, услышав по-немецки знакомое слово «картины», встрепенулся. Эта «встреча на Эльбе» начала его утомлять. Какое ему дело до того, что было полвека назад? Его гораздо более интересовала сегодняшняя и завтрашняя жизнь.

Но дошли и до картин. Эта встреча искупила все предыдущие затраты – и денег, и времени.

Ровно то, что надо.

Пять полотен. На всех – сосновый лес. Рука мастера, даже вглядываться излишне. Две картины – просто с изображением сосен, среднего формата – горизонтальные, примерно пятьдесят на семьдесят сантиметров, хотя наверняка цифры будут «некруглые» (в то время модульных подрамников не существовало, каждый сколачивал себе сам, и холст сам натягивал, и, как правило, грунтовал, не доверяя эту работу торговцам художественными товарами, поскольку у каждого профессионального художника были свои секреты грунтовки). Одна, того же размера, но вертикальная – сосновый лес, освещаемый закатным солнцем: деревья прямо-таки бронзовеют своими голыми высокими стволами. Очень благородно все это выглядело.

Две последние картины добили арт-дилерское сердце Велесова вконец, даже на мгновение решил оставить работы себе. Но только на мгновение. Если чувства начинают мешать бизнесу, то следует с чем-то завязывать: либо с чувствами, либо с бизнесом. Жоржу несравнимо проще было завязать с чувствами.

Шипилову же найденное сокровище никак не зацепило. «Конечно, – ухмыльнулся про себя Жорж. – Ван Эмден (автор покупаемых работ) или даже Шишкин – это ж не Алешински с его каракулями. А значит, Шипиловой безразличен».

Жорж, кстати, ничего не имел против Алешински и прочих любителей каракуль – они продаются иногда дороже хороших, на взгляд Велесова, мастеров. Но в глубине души Жорж считал, что их слава и их цены – плод целенаправленных усилий специалистов от искусства. Примерно таких, как он сам, только направивших свои вышеуказанные усилия несколько в ином – чуть более приличном и менее опасном – русле.

Их бизнес от этого удачливее и спокойнее велесовского. Но выбирать не приходится: когда сегодняшние промоутеры современных пачкунов заканчивали на папины деньги Кембриджи и Оксфорды, Велесов проходил собственные университеты. Навыки, конечно, получил добротные, но недостаточные для раскрутки авторов, каждую черточку картин которых нужно уметь объяснить доверчивым клиентам. И здесь – Велесов вынужден согласится – без Кембриджа не обойтись, иначе никто не заплатит миллион долларов за случайно разбрызганную по холсту краску.

Впрочем, Жорж не расстраивался. Его бизнес тоже, мягко говоря, неубыточный. И, на его взгляд, даже более честный.

Да, самое главное! Две последние картины – очень крупные. Одна – горизонтальная, одна – вертикальная. Размер – не меньше, чем восемьдесят на сто. Все те же сосны. Все то же солнце. Но добавилась живность. Фауна, иначе говоря.

На горизонтальной – вдалеке от зрителя, с правого бока полотна, мастерски выписанная, без деталей, но с полным ощущением мощи и силы, небольшая фигура лося. А на вертикальной – медведица и медвежонок на упавшем стволе. Тоже не как главные персонажи, чуть в стороне и небольшие.

Велесов, как их увидел, чуть дар речи не потерял. Уж что-что, а конфеты «Мишка косолапый» пробовал каждый нынешний российский миллионер. Как говорится, вкус, знакомый с детства. А вкус детства стоит реальных денег…

Шипилова тем временем внимательно всматривалась в полотна. Несомненно, работы старые: изображение явно темнее, чем задумывал автор. Красочная поверхность покрылась сеточкой мелких трещин – кракелюром.

– А где подпись художника? – спросила она старую фрау.

– Ван Эмден часто не ставил подпись, – спокойно ответила она. – Но сомнений в авторстве нет никаких. Он был наполовину немец, наполовину голландец. Жил и работал в Амстердаме. Не знаю, как их дороги сошлись, но художник был очень дружен с дедушкой моего мужа. Эти работы он создал здесь, будучи в гостях, писал на их семейной ферме. Сохранилась переписка между художником и дедом Ханса, правда, только письма Ван Эмдена. И об отсутствующих подписях на полотнах там говорится: Герхард, дед Ханса, был тоже крайне аккуратным человеком. Ван Эмден в письме обещал поставить автограф в один из будущих приездов. Но не выполнил обещания, хотя и не по своей воле: в 1893 году заболел чахоткой, три года безуспешно лечился в горном санатории в Швейцарии и в 1896-м – скончался. Все письма я тоже могу отдать, мне они без картин ни к чему, – щедро предложила старая дама.

– Это было бы очень кстати, – согласился Велесов, не желавший оставлять никаких следов к картинам. – А фотографии работ у вас есть?

– Нет, к сожалению, – ответила фрау. – Для объявления их снимал сотрудник газеты.