— Ого! Ты что, копилку ограбила? — рассмеялась она. Один из ее передних кривых зубов был сломанным и потемневшим. — Так что, тебе надо, чтобы я билет купила? А сама что, не можешь? Деньги же у тебя есть.

Я кивнула.

— Я слишком маленькая, чтобы ехать одной, — объяснила я.

— А сколько тебе должно быть? — спросила она.

— Пятнадцать, — сказала я.

Прищурившись, она смерила меня взглядом:

— Тринадцать тебе можно дать. Но не пятнадцать.

— Знаю. Когда я сяду в автобус, то попрошу кого-нибудь сказать, что я с ним. Так водитель меня не спросит, сколько мне лет.

Она улыбнулась:

— Все уже продумала, да? Мне это нравится. Смышленая девчонка. Слушай, может, у тебя и мне на билет хватит? — спросила она, поднимая выщипанную бровь и оценивающе глядя на кучу монет.

— Нет, извините. Только один лишний доллар, но можете его взять, если хотите. — Я покопалась в кармане и протянула ей остальные выигранные четвертаки.

Она криво улыбнулась и покачала головой:

— Оставь себе. Так куда тебе нужно?

— В Либерти.

— Это ясно. Но все-таки, куда именно ты едешь?

— В Либерти, — снова сказала я, — штат Нью-Йорк[7].

— Надо же, даже не слышала про такой город. И что там, в Либерти? — спросила она.

— Не узнаю, пока туда не попаду, — ответила я.

Она снова улыбнулась.

— А ты не так-то проста для такой малявки, — сказала она. — Ладно, пошли купим тебе билет.

Она помогла мне дотащить мешок с монетами до кассы. Я в ней не ошиблась — не думаю, что многие согласились бы слушать, как их отчитывает кассир за то, что покупают билет одними монетами. Но Джуди — она сказала, что ее имя пишется через «дж», — и ухом не повела. Она слушала кассира, жуя жвачку, и изредка вставляла: «Да ладно тебе, деньги есть деньги», пока он не сунул ей билет через окошко кассы.

— Иди отсюда, — сказал кассир.

Она отвернулась от окна и протянула билет мне.

— Делом займись, — бросила она ему через плечо.

Я задумалась о ее словах. В тот момент они прозвучали как оскорбление. Но потом, поблагодарив ее и оставшись на остановке пятого автобуса с билетом до Либерти в руке и четырьмя монетами в кармане, я принялась тихо повторять эти слова про себя: «Займись делом, Хайди. Займись делом». И что-то в этой фразе мне нравилось все больше и больше.

Даже если бы Бернадетт не страдала агорафобией, она не смогла бы поехать со мной — у нас не было возможности взять с собой маму, если учесть, как она не любила автобусы, а без Бернадетт за ней некому было бы присматривать. Так что мне в любом случае пришлось бы ехать одной.

Я ничего не сказала Бернадетт в то утро, когда поехала на автобусную станцию играть в автомат и купила билет. Она думала, что я была в библиотеке. Это был первый раз, когда я ей солгала, и я чувствовала себя неуютно, так что хотела поскорее рассказать ей все, как только приеду домой. Когда я во всем призналась и показала ей билет, она была вне себя.

— Я влила в тебя все лучшее, что у меня было, Хайди, — бушевала она, — как теплое молоко в ведерко. Зачем ты это делаешь? Почему ты не можешь оставить все, как есть?!

— Потому что все не так, как должно быть, — произнесла я.

— И как же должно быть? — спросила она.

— Я должна знать, откуда я родом, Берни.

— Мы уже об этом говорили, — сказала она. — Неважно, откуда ты. Важно, что ты здесь.

— Может, тебе это и не важно, но я не такая, как ты, Берни. Я не хочу быть как ты, и как мама тоже.

— Ты хочешь меня обидеть, в этом все дело? — с горечью усмехнулась она.

— Ты здесь ни при чем, Берни, это касается меня, как ты не понимаешь! — закричала я. — Ты думаешь, я могу забыть про сооф, и про Хиллтоп-Хоум, и про все остальное, стоит тебе захотеть? Но я не забуду. Иначе у меня, как у мамы, будет не хватать деталей.

— Детали, которых тебе не хватает, не важны, Хайди, — сказала Берни.

— Не смей мне говорить, что важно, а что нет! — крикнула я. — Ты этого не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Ты хочешь, чтобы я была, как ты, но, если бы ты в самом деле обо мне заботилась, ты бы хотела, чтобы я была нормальной!

Берни резко отвернулась, словно я дала ей пощечину.

— Я будто совсем тебя не знаю, — сказала она и расплакалась.

Я тоже заплакала — отчасти от того, что мне было ее жаль, но больше потому, что поняла — она права. Она действительно меня больше не знала. Я, кажется, сама себя больше не знала. Я хотела поехать в Либерти — мне нужно было туда поехать, но еще мне было очень страшно, и я не могла признаться в этом Берни — она бы вцепилась в этот страх, как кошка в клубок шерсти, и быстро расправилась бы с моей решимостью.

— Это опасно, Хайди, — тихо произнесла она. — Ты еще слишком маленькая, чтобы ехать одной.

Я ничего не сказала ей о том, что это было еще и незаконно. Зачем мне было подливать масла в огонь, когда я знала, что она и так скоро об этом узнает?

— По-другому не получится. Ты не сможешь со мной поехать, и мама тоже. У нас нет выбора, — сказала я.

— Нет, есть. Не уезжай. — Бернадетт уже умоляла. — Подожди, пока не станешь постарше. Послушай… Я не говорю, что ты должна об этом забыть, но подожди немного. Мы будем продолжать звонить в Хиллтоп-Хоум, снова покажем твоей маме фотографии. Может, она что-нибудь да и вспомнит.

— Ты так говоришь, чтобы я осталась. А сама прекрасно знаешь, что мама не может ничего вспомнить, — с горечью произнесла я. — Я поеду туда, что бы ты ни говорила.

— Я запрещаю тебе ехать в Либерти, Хайди, и это мое окончательное решение, — твердо отчеканила Берни.

— Ты мне не мать! — крикнула я. — Не указывай мне, что делать. Ты мне даже не родственница. Ты никто. Никто!

Берни вырвала билету меня из рук. Она так рассердилась, что была не похожа сама на себя.

— Вот, значит, как, Хайди? — прошипела она сквозь стиснутые зубы, держа билет у меня перед носом трясущейся рукой. — Тебе, выходит, вообще больше ничего не важно?

— Да, — сказала я.

Она смерила меня тяжелым взглядом:

— Отлично. Тогда уезжай. Уезжай, и все.

Берни швырнула билет на пол и протопала из кухни в свою квартиру, захлопнув за собой дверь.

На моей памяти это был единственный раз, когда я видела эту дверь закрытой. Мы с Берни не разговаривали весь день. Время от времени я ходила на кухню проверить, но дверь была по-прежнему закрыта, и я почему-то не могла заставить себя открыть ее. Мама несколько раз спросила", где Детт, но я смогла отвлечь ее книжкой-раскраской с Флинстоунами и бесконечными чашками чая.