Он схватил ее за запястье и вырвал карточку.

— Выброси ее, папа. Даже не смотри на нее. Сразу выброси.

Открытка была из дорогих, с натюрмортом — лилией. Внутри — стандартное типографское соболезнование, покрытое треугольничком бумаги, на котором кто-то напечатал: «Ну как тебе это, ублюдок? Кто бы знал, что так повернется, а?»

Планета Скорбь. В неисчислимом количестве световых лет от солнечного тепла. Когда идет дождь, он сеется каплями скорби, а когда светит солнце, оно испускает волны и частицы скорби. Откуда бы ни дул ветер — с юга, востока, севера или запада, — он влечет с собой скорбную пыль. Скорбь жжет глаза, вытягивает дыхание из легких. На этой планете нет ни кислорода, ни азота; в состав атмосферы входит лишь скорбь.

Скорбь накатывала на Кардинала не только от бесчисленного множества предметов, некогда принадлежавших Кэтрин: фотографий, дисков, книг, одежды, магнитов на холодильник, мебели, которую она выбирала, стен, которые она красила, растений, за которыми она ухаживала. Скорбь просачивалась сквозь все запоры, протискивалась под дверями, пробиралась в окна.

Спать он не мог. Слова записки снова и снова раздавались у него в голове. Он поднялся с постели, пошел на кухню и стал изучать бумажку под яркими лампами. Келли выбросила конверт, но он извлек его из мусорного ведра. Буквы явно были напечатаны на принтере, но ничего особенного в них не было — во всяком случае, ничего, что он мог бы обнаружить невооруженным глазом.

И в самой открытке тоже не нашлось ничего примечательного. Открытка со стандартным соболезнованием и конверт к ней, сделано фирмой «Холлмарк», продается по всей стране, в любом универмаге или магазине канцелярских принадлежностей.

На штемпеле была указана дата и время, — разумеется, это была дата и время обработки послания, а не его отправки, — и почтовый индекс. Кардинал знал, что индекс указывает не точное месторасположение того ящика, куда отпустили письмо, а расположение почтового узла, через который это письмо прошло. Кардинал узнал штемпель — маттавский. Он мало кого знал из жителей Маттавы, и ни у кого из этих знакомых не было видимых причин желать ему зла. Конечно, Маттава была знаменитым дачным местом, со всей провинции Онтарио сюда съезжались на выходные, чтобы отдохнуть у реки. Но сейчас уже давно наступил октябрь, и большинство уже закрыли свои коттеджи на зиму.

Конечно, если вы хотите скрыть свое истинное местонахождение, ничто не мешает вам доехать до Маттавы и опустить открытку там: всего-то и нужно добраться до Семнадцатого шоссе, а это чуть больше получаса езды от Алгонкин-Бей.

Лиз Делорм удивилась, когда его увидела. Было воскресенье, и он застал ее за мытьем окон. На ней были джинсы с огромными прорезями на коленях и заляпанная краской льняная рубашка, которой было по меньшей мере лет двадцать. В ее домике, бунгало в верхней части Рэйн-стрит, пахло уксусом и свежими газетами.

— С августа собираюсь их вымыть, — сообщила она, словно он ее об этом спросил, — и вот наконец нашла время.

Она сделала кофе.

— Для тебя — без кофеина, — объявила она. — Вряд ли ты спал.

— Это правда. Но тут есть причина. Я хочу сказать — еще одна причина.

Делорм внесла в гостиную кофе и тарелку с шоколадным печеньем.

— Может, попросишь своего врача, чтобы выписал тебе валиум? — предложила она. — Если будешь недосыпать, будет еще хуже, зачем тебе это?

— Скажи мне, что ты об этом думаешь. — Он вытащил открытку и конверт из бумажной папки и положил на столик. Теперь они лежали в прозрачной пластиковой папке — развернутая открытка и почтовый конверт, адресом вверх.

Делорм подняла бровь:

— Работа? Зачем ты мне принес работу? Я думала, ты взял отпуск на неделю или на две. Черт, да на твоем месте я бы ушла на несколько месяцев.

— Ты просто посмотри.

Делорм склонилась над столиком.

— Это тебе кто-то прислал?

— Да.

— Ох, Джон. Прости меня. Какая мерзость.

— Я хотел бы знать, кто это послал. Думаю, ты могла бы мне сказать свое первое впечатление.

Делорм посмотрела на открытку.

— Ну, во-первых, этот человек, кто бы он ни был, дал себе труд напечатать эти две строчки, вместо того чтобы вписать их от руки. А значит, видимо, он думает, что ты можешь узнать его почерк — или, по крайней мере, сумеешь сравнить его с какими-то существующими образцами.

— Приходят в голову какие-нибудь кандидаты?

— Ну конечно. Все, кого ты сажал в тюрьму.

— Все? Не уверен. Например, я месяца два назад упек Тони Капоцци за нападение с применением насилия, и он, конечно, бесится, но я не представляю, как он может сделать что-нибудь в этом роде.

— Я имею в виду — те, кто получил серьезный срок. Может быть, пять лет или больше. Таких немного.

— И среди них должен найтись достаточно изощренный человек — и достаточно настойчивый, — чтобы выяснить мой домашний адрес. Меня же нет в телефонном справочнике. Возможно, он как-то связан с бандой Рика Бушара.

Рик Бушар был одним из самых гнусных прирожденных негодяев в мире, даже по меркам наркоторговцев, — но года два назад его убили в тюрьме. В свое время Кардинал помог упрятать его туда на пятнадцать лет, и Бушар, который, в отличие от большинства преступников, обладал большим ресурсом влияния и неплохим природным умом, преследовал его до самой своей смерти.

— Не исключено, — согласилась Делорм. — Но насколько это вероятно? Притом что Бушар умер, и все такое.

— Они знают мой адрес. И потом, это в их стиле. Года два назад Кики Б. явился к самым моим дверям, принес письмо с угрозами.

— Но тогда Бушар был еще жив, а Кики с тех пор ушел на покой, ты сам мне говорил.

— По-твоему, такие типы, как Кики, когда-нибудь уходят на покой?

— Многие «плохие парни» легко могут разузнать твой адрес. В конце концов, существует Интернет. А помнишь, какой-то идиот репортер сделал интервью с тобой прямо на фоне твоего дома? Дело было очень громкое. Кто знает, сколько народу видело этот сюжет?

— Его не показывали на всю страну, я проверял. Только по местному телевидению.

— Местные каналы тоже покрывают большую территорию. Джон… — Делорм взяла его руку своими теплыми ладонями: это был один из тех редких случаев, когда она до него дотрагивалась. Лицо у нее было мягкое, и даже сквозь поволоку боли — возможно, даже благодаря своей боли, — Кардинал увидел, как же она сейчас невероятно красива. Он понял, что для работы она словно бы надевает совсем другое лицо — бронированное, чтобы легче выдерживать ежедневный фестиваль сарказма у них в отделе. Разумеется, так поступал и он, и все остальные, но ему вдруг показалось, что Делорм, единственная женщина в отделе, чем-то похожа на дельфина в бассейне, полном акул.