Теперь не восемнадцатый год, красноармейцы не разбегаются, увидав, как из клубов пыли выползает клепаное чудище, смердящее бензиновым перегаром. И все же, действовать надо осторожно. Броневики, танки, дым… неужели белые пустили в ход ядовитые газы? Но ведь потерь почти нет…

Нет, сперва надо прояснить обстановку. Незачем класть людей в лобовых атаках: выждать, подтянуть пушечные броневики, артиллерию и вот тогда…

А Севастополь пусть прощупают махновцы из бригады Каретника, Разгромив у Ишуня корпуса Барбовича, они двинулись на Евпаторию и могут угрожать Севастополю на приморском направлении. А напорются на заслоны этих непонятных беляков — что ж, тем лучше. Троцкий не раз говорил, что с армией Махно надо покончить, пока они в Крыму, как в бутылке с заткнутым горлышком. Заодно, будет, что ответить предСовнаркома, когда тот снова потребует «решительных и безжалостных действий.»

Пехота прошла, протарахтели полевые кухни и санитарные двуколки. Пыль медленно оседала вдоль улицы, и лишь издали еще доносилась веселая песня:

Унести лишь ноги рады.

Красный, знай-ка, напирай,

Таньки, пушки и снаряды -

Все у белых забирай![2]

Через час в сторону Евпатории вылетел связной «Фарман». На нем в штаб Каретника отправился приказ комЮжфронта:

«Завтра нашей конницей будет занята Керчь. Для ликвидации Южного фронта надо взять Севастополь. Командующий Южным фронтом

приказывает товарищу Каретнику силами вверенной ему бригады ликвидировать этот последний оплот контрреволюции.

Фрунзе.»

II

Севастополь.

Карантинная улица

«С приходом армии в Крым чрезвычайно усилилась работа большевистских агентов.» — писал в своих воспоминаниях барон Врангель. Верно, в 20-м Центральный Комитет РКП(Б) выделил средства для организации политической работы в тылу врага. В Крым отправилось немало проверенных товарищей для налаживания деятельности подполья.

Одним из них стал Петр Макарьев (партийный псевдоним «Евгений»). Он примкнул к большевикам 20-го февраля, за пять дней до отречения царя. Дальше был Октябрь, служба в ЧК и наконец — личное распоряжение начальника Особого Отдела ВЧК Кедрова, согласно которому «товарищ Евгений» направлялся для Гамарника, подпольную работы в Крыму.

Большевистское подполье переживало тяжелые времена. По полуострову прокатилась волна арестов; в Севастополе уцелело лишь три ячейки, и одна из них в порту, и Макарьева переправили туда — восстанавливать организацию. Германская война, революции, мобилизации, смуты произвели среди мастерового люда катастрофические опустошения. Макарьева взяли без расспросов, только работай! И он работал, да так, что начальник механического участка, нарадоваться не мог на толкового подчиненного. А «товарищ Евгений» тем временем укреплял связи между ячейками, привлекал к работе новых товарищей, налаживал сообщение с «центром». К октябрю 20-го подполье крепко встало на ноги, и собиралось встречать войска Фрунзе, хлынувшие в Крым через прорванные укрепления Турецкого вала.

И вот, только проводили последние транспорта с войсками, только собрались брать власть — на тебе, сюрприз! Два корабля под Андреевскими флагами, солдаты в непривычных, пятнистой, как лягушачья кожа, амуниции… Митяй, до ночи проторчавший в порту, принес тревожные новости.

— Как это — броневики выгружают? — недоумевал дядя Жора. — Наши, портовые еще третьего дня порвали зубчатые передачи у кранов! Инженера с беляками сбёгли, не могет того быть, чтобы они краны так скоро починили!

Подпольная ячейка заседала на конспиративной квартире по Карантинной улице, на квартире рабочего, клепальщика из паровозного депо.

— А на кой ляд им ваши краны? — уныло отзывался Митяй. — Ихняя посудина к берегу приткнулась, нос у ей надвое раскрылся, как ворота, — вот ей-ей, не брешу! — и оттуда как попрет! Броневики, две таньки — вместо колес ленты стальные, на каждой башня, круглая, плоская, пушка торчит. Дли-ин-ныя! И еще грузовики, агромадные, на шести колесах, сверху хренотень какая-то под брезентами. А солдаты — в жисть не видал таких! Каски как кочны капустные, лица тряпками затянуты, только дырья для глаз. Очки на лбу вот такие, с ладонь, винтовки непонятные, и не винтовки это вовсе! Оцепили свои машины, никого не подпускают — и все, без матюгов, без зуботычин! Вежливо так подтолкнут, а у самих глаза лю-у-тыя, не приведи бог заспорить с таким! У каждого ножик на груди висит, кобур с леворвертом, кармашки повсюду нацеплены. Взглянешь на такого — душа в пятки уходит!

— Ты, Митяй, прекращай панику! — построжел Макарьев. — Не большевистское это дело. Броневиков много насчитал?

— С десяток. Оне дюже разные — которые с четырьмя колесьями, а которые и с восемью. Колесья — в мой рост! На одном коробка, навроде рупоров, в какие команды подают. Как заорали — я чуть не оглох, до сих пор в ушах звенит!

— А что орали-то? — поинтересовался дядя Жора.

— Щас… — Митяй наморщился. — Во: «жители Севастополя! Во избежание и-ци-дентов, просьба не приближаться к боевым машинам ближе, чем на десять шагов. По нарушителям будет открыт огонь на поражение». И так — без перерыва! Товарищ Евгений, а что такое и-ци-дент?

— Это когда тебя, балабола, пристрелят ненароком, а потом прощения попросят — не хотели, мол! — объяснил дядя Жора.

Макарьев поморщился.

— И что, стреляли?

— С чего? Дураков не нашлось к ним лезть…

— А солдат много? — спросил Макарев.

— Да не то, чтобы очень. Может, с полсотни. Мабуть, остальные на пароходе этом, с воротами.

— Это судно особое, для десанта. — снисходительно объяснил дядя Жора. — Чтобы, значит, на берег войска доставлять. В Николаеве строили такие, “Эльпидифоры”, правда, без ворот в носу, со сходнями.

— Так, отставить воспоминания! — перебил старика-слесаря Макарьев. — Надо сообщить в штаб Южфронта, что белые получили подкрепления. Собирайся, Митрий, ты и пойдешь.

— Да я же… — опешил парень. — Как же я из города? У меня здесь мамка с сеструхой, и…

— Ты что, не подчиняешься решению ячейки?

За окном раздалось фырканье мотора, собачий лай. Макарьев отпрянул к стене, опрокидывая табурет — в руке у него блеснул «Браунинг». Механический звук приближался. Подпольщик чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску из ситчика в голубой цветочек. По улочке, поднимая клубы пыли, катил автомобиль странного вида — собранный из гнутых труб, на широченных рубчатых колесах, опирающихся на пружинные рессоры. Стекол в кабине не было, за рулем сидел один из тех солдат, которых описывал Митяй. Второй высовывался сверху, держась за рукоятки большого пулемета. Лица обоих скрывались за огромными, в пол-лица, очками-консервами. Задняя часть машины вся увешана коробьями с ручками и перетянутыми ремнями тюками; над ними колыхался высоченный, суставчатый, будто бамбуковая удочка, черный прут. На нем трепетал по ветру трехцветный флажок.