Катерина хмыкнула и решительно толкнула дверь. Гостья — рыжая взлохмаченная девица в одной пижаме — лежала на полу рядом с батареей центрального отопления.

«Ох уж эти американские штучки!»

— Вы кто? Соня?

— Да. Я — Соня, — шмыгнула носом рыжая «штучка», — а вас как зовут?

— Меня зовут Катя. Екатерина, — сухо представилась Катерина.

— Приятно познакомиться, — вежливо отозвалась «штучка», — а вы не могли бы мне помочь?

Катерина насторожилась.

— Чем?

— Да я вот… тут застряла… Понимаете?

Рыжая «штучка» подергала левой рукой и показала на нее свободной правой.

Катерина вскинула брови:

— А зачем же вы залезли в батарею?

— Я? Я не залезала… она… оно само… — понесла несуразицу «штучка».

Катерина осторожно приблизилась. Подобранная шефом на каком-то вокзале американка в пижаме и впрямь застряла рукой меж секций батареи — самым нелепым образом.

«Хорошо еще догадалась горячую воду перекрыть…» — отметила Катерина. Однако ожог был уже заметен, а рука припухла.

— Можете? — потянула за обожженную руку Катерина, и гостья шефа мгновенно напряглась.

«Нет, не получается…»

Катя вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из шкафа бутылку оливкового масла, обошла распятую на полу гостью со стороны головы и присела. Щедро смазала руку маслом и торжественно загремела металлом.

— Приготовьтесь к операции.

— Что?!

Екатерина вытащила из-за спины зубастую ножовку.

— С рукой прощайтесь, говорю… ну, и глаза лучше закройте… — И провела ножовкой по батарее.

Гостья завизжала и уже в следующее мгновение отбивалась от домработницы обеими совершенно свободными руками.

— Да… самый целительный в таких случаях фильм — это «Техасская резня бензопилой»! — рассмеялась Катерина. — Потому что видели его все.

Борис Черкасов с утра был не в настроении. Во-первых, после каждого телефонного разговора с Соломиным ему становилось ясно, как много он потерял… и все только потому, что в Кремле в очередной раз поменялась сексуальная ориентация. Во-вторых, вчерашняя четвертинка была не последней, и он добавил еще и получил очередную бессонную ночь, прошедшую в перебранке с женой, уговаривавшей его бросить пить, закодироваться и сменить работу. И конечно же, ни того ни другого Борис делать не собирался. Работа ему даже нравилась, и он все больше чувствовал себя востребованным, а пил… ну пил просто потому, что пил. В конце концов, это не бабье дело указывать мужчине, что делать!

Он вздохнул и потянулся за бутылкой коньяка, которая дежурила в тумбе стола. Он всегда держал ее на пожарный случай. Сейчас был именно тот самый случай, а трубы, как говорится, горели с утра пораньше. Но едва он вытянул бутылку из укрытия, как в дверь постучали, и раздосадованный Борис вернул дежурную бутылку на место.

— Входите!

Дверь отворилась, и на пороге возник не так давно появившийся в институте и уже совершенно доставший Черкасова своей торговой жилкой коммерсант-издатель Алек Кантарович.

«Принесла нелегкая», — подумал Борис и кисло кивнул:

— Входи. Чего тебе?

Черкасов не считал нужным говорить этому сопляку «вы» и намеренно тыкал, заодно указывая, где его место в институте. Но теперь, когда он достаточно четко указал Юре Соломину главного «козла в огороде», все еще не посаженный в камеру Кантарович откровенно раздражал его.

— Здравствуйте, Борис Васильевич.

— И ты не хворай. Зачем пришел? — повторил раздраженно Черкасов.

Гость уже видел, что зашел не вовремя, но не отступил.

— Борис Васильевич, я, наверное, не вовремя. Но у меня короткий вопрос.

Черкасов высокомерно кивнул:

— Если короткий, то валяй!

— Мы поставили в план некоторые новые издания на следующие три квартала.

— И?

Черкасов демонстративно уставился на прыщ, выскочивший у Алека на носу и тщательно замазанный маскирующим гримом.

«Вот баба!»

Алек смутился; он явно не знал, как отвести этот зубодробящий взор чекистского оптического прицела, и от напряжения даже икнул.

— Ой! То есть я хотел сказать, что принес вам список. Можно заверить?

— Список? — поднял брови Черкасов и кивнул на свой стол: — Ну, раз принес, выкладывай.

Кантарович придвинулся, явно смущаясь, положил перед ним папочку с тесемочными завязками и, так же неясно чего смущаясь, отступил назад.

Борис видел, что Алек, по слухам уже начавший зарабатывать весьма и весьма приличные барыши на издательстве, экономил на всем: покупал самые дешевые картонные папки, использовал самую низкокачественную бумагу, и даже скрепки у него были мало того что железные, так еще и ржавые. При этом одевался он с иголочки.

Черкасов поморщился и развязал веревки. Выложил листы и попытался сосредоточиться. Это получилось не вполне четко. Тогда он решил довести начатый процесс до логического завершения и повернулся к Алеку:

— Так. Давай ты сейчас погуляешь полчасика, а потом зайдешь ко мне. Я посмотрю список и скажу тебе все, что думаю по этому поводу.

Кантарович забеспокоился:

— Борис Васильевич, только мне нужно обязательно не позже…

— Ишь ты! — Черкасов скорчил старческую рожу и шутовски зашепелявил: — Куда торописся, милай?

Алек смутился и тут же через силу, словно извиняясь, улыбнулся:

— Да в типографию нужно ехать. Сами понимаете, работа.

Вышло это так униженно, что Черкасов оживился:

— Ага. Понимаю. А я, значит, тут зря свой хлеб ем? Так получается, по-твоему?

— Да нет, что вы… — начал было Алек, но Черкасов уже поднимался из-за стола.

— А ну! Кру-гом!!! Шагом! Арш!!!

Кантарович пулей вылетел в коридор, едва не сбив спешившую к Черкасову секретаршу ректора, и Черкасов удовлетворенно рассмеялся, а жизнь на мгновение стала ярче и осмысленнее.

— Как я его! Еще годик, и он, даже если его не посадят, от пола у меня отжиматься будет!

Едва не сбитая Кантаровичем секретарша взвизгнула и отскочила, и он окинул ее злобным взглядом, но нахамить не посмел.

— Здрасте! — выцедил сквозь зубы. — Тороплюсь, извините уж.

Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.