Вся дивизия знает, что с командиром артиллерийского полка третью неделю ездит молодая красивая француженка. Самая настоящая. Немцы ее отправили сюда на работу, потом пришли мы, и вышло так, что она пересеклась с подполковником Козиным, а он мужик видный. Девушка прекрасно понимала, что на родину ей через линию фронта ни за что не попасть, и намеревалась остаться с подполковником до конца войны. И с командиром одного из стрелковых полков ездит черноокая белорусская дивчина, которой просто некуда возвращаться – деревеньку ее немцы сожгли, половину односельчан, в том числе и ее родителей, перестреляли, а молодежь угнали в Германию.

Все это знают, и начальство со смершевцами тоже, но притворяются, будто ничего не знают. Подобные мелкие поблажки молчаливо дозволяются тем, кто на хорошем счету. Предположим, я тоже, но тут случай особый: насчет француженок, девушек других национальностей и наших угнанных никаких приказов нет, а вот касаемо немок как раз есть, по-военному недвусмысленный. Так что может чувствительно нагореть…

Ну, не оставлять же ее теперь на обочине. Остается вспомнить ворох тех самых пословиц и поговорок и добавить к ним пару других. Взялся за гуж – не говори, что не дюж. Бог не выдаст – свинья не съест. Вообще, у меня стал помаленьку формироваться некий план, основанный на славянской фамилии Линды, месте рождения и неплохом знании ею русского. Легонькая авантюра, конечно, но именно такие сплошь и рядом проскакивают. А чтобы не тянуть, нужный слух нынче же вечером распустит тот же Вася, притворяясь, будто втихаря сплетничает об отце-командире – у него тоже в характере легкая авантюрная жилка, хоть и не выливавшаяся никогда в нечто предосудительное на манер Жигана…

Вот и городок. Картина насквозь знакомая и уже приевшаяся: из многих окон свисают импровизированные белые флаги, чаще всего из простыней и наволочек, хотя попадаются и скатерти с бахромой и вышитыми надписями (немцы такое любят). Ни единой немецкой живой души на улицах: все сидят по домам тихонечко, как мышки, и гадают: будут их страшные большевики есть живьем без соли и горчицы или пронесет? Потом-то самые смелые выползут. А если где-то белого полотнища не видно, хозяева, к бабке не ходи, подались в беженцы.

Городок, не особенно большой, но и не крохотный, был, переводя на наши мерки, райцентром. Как у немцев именовалась область, я помню («гау» – коротко и звучно, на «гав» похоже), а вот как у них звался райцентр, я запамятовал напрочь. Райцентр, в общем. Даже электростанция имелась, снабжавшая током несколько окрестных городков. Наши собирались прочесать городок в поисках персонала и к вечеру, если повезет, станцию запустить (немцы, по данным разведки, ничего там не напортили, и кое-какой запас топлива имелся). Понятно, заботились мы не о немцах, а о себе – повсюду размещались наши части, к тому же за свет платить не надо…

– Школа, – показал Вася вправо. – Учеба, понятно, пока что встала, хотя у них сейчас вроде и не каникулы. Вот зуб даю – детишки рады-радешеньки, несмотря на войну. Когда занятия отменяют, да еще неизвестно, когда они опять начнутся, – это ж для детей праздник души…

Внушительная была школа, трехэтажная громадина явно начала века постройки. Тут и думать нечего: сюда свозили детишек из окрестных городков, для него одного такая махина совершенно ни к чему, в нем детей школьного возраста хорошо, если на один этаж наберется. Школа мне понравилась с чисто практической точки зрения: в школе, особенно в такой, чертову уйму бойцов разместить можно…

Вскоре я увидел слева католическую церковь, устремленную в небо высокими острыми башнями. Очень может быть, веков нескольких от роду – такой уж у нее был вид.

Когда мы проезжали мимо, Линда перекрестилась.

– Верующая? – спросил я.

Она улыбнулась уже не так бледно:

– Честно признаться, довольно нерадивая, но все равно… А что? У вас до сих пор запрещено верить в Бога?

– Да нет, – сказал я. – И церкви открыты, и не запрещено туда ходить, военным тоже разрешено. Из интереса спросил.

Хорошо, что здесь есть церковь. Где церковь – там и священник. Ни разу мы не сталкивались со случаем, когда священники подавались бы в беженцы, всегда оставались на месте. Очень похоже, им это их уставы предписывают – не бросать прихожан в бедственные времена. Вот и отлично: уж священник-то должен знать, где в этих местах ближайший женский монастырь. Выберу время, схожу к нему…

– А вы верите в Бога, господин майор? – спросила Линда.

– Не знаю, – честно сказал я. – Иногда кажется, что да, а иногда… Многие на войне начинают верить всерьез, но я как-то не определился пока…

Линда промолвила с нескрываемой грустью:

– Многим кажется, что Бог от Германии и немцев отвернулся, и мне иногда тоже…

Резонно, подумал я. Не знаю, есть ли Бог (точных разведданных на сей счет не имеется), но если он все же есть, от немцев он, очень похоже, и в самом деле отвернулся. Сами виноваты, было за что. Так что поторопились чеканить на пряжках солдатских ремней «Готт мит унс» – «С нами Бог», ох, крепенько поторопились…

– Налево, Кузьмич, – сказал Вася. – А вон у того зеленого с белыми рамами дома – направо – и жми по прямой, я покажу, который. – Обернулся ко мне: – Я там уже был, товарищ майор. Маленький, но аккуратный, все разместимся. И гараж есть, на одну машину, но нашему красавцу места хватит. Жил там какой-то врач. Мы с Кузьменком вдвоем дом осматривали. У него в кабинете по стенкам развешаны всякие красивые бумаги под стеклом и в рамочках, вроде похвальных грамот. Я в немецком не силен, но уж «артц» разберу. «Доктор». У него на половине грамот немецкий орел со свастикой. Будут насчет них какие-нибудь распоряжения? Там портрет Гитлера висел – ну, его-то, не дожидаясь распоряжений, мы с Кузьменком из рамки выдрали, скомкали и в мусорное ведро выкинули…

Чуть подумав, я сказал:

– Те, что с ореликом, – выкинуть. Те, что без, – оставить. Мне в этом кабинете сидеть еще неизвестно сколько, ни к чему мне орелики. А хозяин с семейством где?

– Как пить дать, сбежал. Семейства у него определенно не было, жил холостяком, явно с экономкой. И у нее в комнате, и у него в гардеробной у всех шкафов дверцы нараспашку, вещи поразбросаны, как будто собирали чемоданы в жуткой спешке. – Вася хмыкнул. – Врач, интеллигентный человек, а туда же… В бега пустился, видать, тоже думал, что большевики его с ходу живьем зажарят… А знаете что, товарищ майор? Можно нынче же вечером банный день устроить. У него там ванна громадная, воду греет колонка, какими-то брикетами топится, из опилок, что ли. Брикетов этих в подвале целая куча, и в ванной лежат. Я посмотрел – ничего хитрого, печка и печка. В два счета справлюсь. Как думаете, товарищ майор? Все последний раз неделю назад мылись, когда военно-полевой помывочный пункт приезжал.

– Положительно смотрю, – сказал я и усмехнулся: – Разбаловала нас Германия, однако. Неделю не мылся – и уже загрустил. Месяцами не мылись, а то и гимнастерки не снимали…

Но сам я не имел ничего против, наоборот, на войне привыкаешь быстро пользоваться любыми маленькими радостями мирной жизни, как только они появляются.