— Ага… в общежитии… это что же?.. То есть вот так, значит… — Бронников недоуменно подержался за нос, потом снова взглянул на дядю Юру. — И охота тебе?

— Охота! С чего охота-то? Тут свои все… мужики свои… с чего ж охота? Тут комната у меня, а там что?

— Так не езжай никуда, — предложил Бронников. — Права у них нет тебя выселять!

— Э-э-э! — Дядя Юра посмотрел на него как на ребенка. — С ними не поспоришь!.. А иначе — по суду. И через пятнадцать суток еще, он говорит…

— Каких пятнадцать суток?

— Ты что, как маленький? За административное правонарушение!

— Кто?

— Да участковый же! — окончательно рассердился дядя Юра на его бестолковость и возмущенно растоптал окурок. — Ладно, пойду, некогда мне тут с тобой! Дел невпроворот…

Ворча, он подхватил брякнувший мешок и поковылял к выходу со двора.

Бронников озадаченно смотрел в его спину, и ему казалось, что запах, уносимый с собой дядей Юрой, стелется за ним шлейфом золотистого марева, в котором подрагивают листья жасмина и даже асфальт немного зыблется и течет.

Он вышел на Арбат и побрел в сторону «Праги», думая бог знает о какой всячине, то есть позволяя мозгу самостоятельно решать, о чем стоит думать. Ему представилось, как и впрямь дядю Юру выселят под Волоколамск… что он там будет делать? Общежитие? — странно… кто с ним будет жить в общежитии?.. Сразу несколько картинок сверкнули в голове, и он запнулся, подумав, не вернуться ли к машинке. Но рассудил, что этого никто никогда не напечатает — потому и смысла нет записывать. Дела… общежитие!.. он и здесь живет, как бродяга, а там?.. Правда, пенсия ему идет какая-то, да он ее быстро в распыл пускает… «Бог с ним, — вздохнул Бронников. — Сейчас лето, прокормится… Это зимой зол человек, суров, угрюм… мысль у него одна — как бы самому не заколеть, да женку с детками от морозу упасти. А угрела весна — он и сам растелешится, и душа у него, глядишь, маленько растеплится. Тогда и чинарик оставит подлиннее… и глоток поболе… И у ларьков, понятное дело, оживление: одно дело — на морозе пивко сосать (оно и так дрянь, да еще ларечница кипятку бухнет для подогреву!), а совсем другой коленкор — на солнышке! на скамейке! либо на травке, при газетке с воболкой или, скажем, кто побогаче, со ставридкой!.. Благодать!..»

Он даже забеспокоился, почувствовав, что слишком быстро и плотно врастает в шкуру дяди Юры. Но тут возле овощного грузчик уронил с железной телеги два ящика, и зеленые помидоры раскатились по всей улице. Кто-то крикнул: «Вот пьянь-то, господи!» Какой-то тип моментально насовал пяток томатов в авоську и смылся как ни в чем не бывало. Появилась заведующая с криком: «Колька! Урод двужопый! У тебя руки к чему присобачены?!» Колька ей ответил, но, поскольку и впрямь был в зюзю и ничего разумного сказать не мог, а к тому же мужская лексика зачастую грубее и прямолинейней женской, Бронникову стало неинтересно.

Он пошагал дальше, вернувшись к солидным мыслям более или менее известного писателя, живущего литературным трудом… так сказать, на договорах. А еще шагов через триста мелькнуло полезное соображение, касавшееся отношений между парторгом Горячевым, новатором и продвиженцем нового, и косным начальником цеха Парфеном Дормидонтовичем, ставящим рогатки на пути прогресса. Бронников достал из одного кармана карандаш, из другого блокнот и присел на скамью, чтобы записать найденное. Когда же снова рассовал пожитки и взглянул на часы, услышал приятный мужской голос:

— Герман Алексеевич?

Он вскинул глаза и увидел человека лет тридцати, темноволосого, чисто выбритого, приветливо улыбающегося, одетого в приличный темно-серый костюм, при галстуке. В челке надо лбом белела узкая седая прядка.

— Да… — от неожиданности неуверенно сказал Бронников. — Да, я. А что?

— Не позволите на два слова? — сказал человек и так ловко подмигнул, что Бронников сразу понял: он просит его отойти в сторону, чтобы сидевший на той же скамье старик не слышал разговора.

— Меня? — растерянно переспросил он, поднимаясь.

— На минуточку, — кивнул человек, а когда они отошли метров на пять, спросил: — У вас есть полчаса? Не могли бы проехаться с нами?.. тут недалеко.

— А в чем, собственно, дело? — осведомился Бронников, начиная чувствовать сердцебиение. — Вы кто, вообще?

Молодой человек извлек удостоверение, и Бронников прочел именно то, что и ожидал:

«КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ».

— Да, но… — сказал он, озираясь.

— Герман Алексеевич, не волнуйтесь, — урезонивающе, спокойно и очень серьезно сказал человек. — Правда. Дело пустяковое. Небольшую консультацию. Поедемте. Полчаса, не больше.

Машина, как оказалось, стояла у бровки. Человек распахнул перед Бронниковым заднюю правую дверь, сам сел рядом с шофером.

Ехали и впрямь совсем недолго — повернули два раза в переулках, затем пробрались уступчатым двором и встали.

— Прошу вас…

Бронников молча выбрался из машины и последовал за ним в подъезд. Поднялись на второй этаж. Щелкнул замок, скрипнула дверь, вспыхнул свет.

— Давайте знакомиться! — весело предложил молодой человек, когда Бронников вошел за ним в прихожую. И протянул руку. — Семен Семенович.

Бронников хмыкнул.

— Очень приятно. Меня вы знаете…

Совершенно не смутясь и не обидевшись, а только просверлив его столь же веселым взглядом, этот самый якобы Семен Семенович (ни на секунду Бронников не поверил, что его именно так зовут) прибрал свою невостребованную руку, потер ладони и радушно предложил:

— Да вы садитесь!

В комнате стоял казенный письменный стол и два стула. Окно закрывали плотные шторы.

Бронников сел напротив.

— Ну вот, — сказал Семен Семенович. — Скажите, Герман Алексеевич, вы из своих неопубликованных работ на Запад что-нибудь передавали? В зарубежные, так сказать, издания?

Мгновение Бронников смотрел на него в изумлении, потом с облегчением рассмеялся.

— Господи! Зачем мне это? Я, знаете ли, член Союза и… — Он неопределенно покрутил в воздухе пальцами. — И довольно известный писатель… с какой стати я буду?..

— Так не передавали? — уточнил Семен Семенович.

— Нет, — твердо сказал Бронников. — Не передавал. И не думал никогда.

— Понятно… А как же тогда вот это объяснить?

Семен Семенович выдвинул ящик стола, достал какой-то журнал и молча продемонстрировал обложку.

Это был эмигрантский журнал «Континент». Бронников много о нем слышал. Но в натуре видел впервые.

— И что? — раздраженно спросил он. — Я-то при чем?

Семен Семенович раскрыл на заложенной заранее странице и предъявил ему, держа журнал обеими руками — примерно как поднос или вожжи.