Селик пожал плечами.

— Ваше право. Но сначала нужно подписать бумаги.

После того как Хоффман подписал короткую форму следующего содержания: «Я заявляю, что покидаю университетскую больницу вопреки медицинскому совету, несмотря на предупреждение о риске для моего здоровья, и беру на себя полную ответственность за это», он взял свою сумку с вещами и последовал за Селиком в маленькую душевую кабинку. Врач включил свет и, отвернувшись, едва слышно пробормотал: «Задница», — по крайней мере, так показалось Александру, но дверь закрылась, прежде чем он успел ответить.

Впервые с того момента, как он пришел в себя, Хоффман остался один — и на мгновение испытал настоящее наслаждение от того, что рядом никого нет. Он снял халат и пижаму. На противоположной стене имелось зеркало, и Александр принялся разглядывать свое обнаженное тело под безжалостным неоновым светом: бледная кожа, обвислый живот, соски выступают больше, чем обычно, точно он превратился в девчонку пубертатного периода. Хоффман повернулся боком и провел пальцами по темной грязной коже, затем на короткое мгновение сжал пенис. Никакой реакции не последовало, и он испугался, что, возможно, удар по голове сделал его импотентом. Взглянув вниз, обнаружил, что ноги, стоящие на холодном полу, выложенном плиткой, какие-то неестественно толстые, с выступающими венами.

«Это старость, — подумал он с ужасом, — и мое будущее: я выгляжу, как тот человек на портрете Люсьена Фрейда,[17]который Габриэль уговаривала меня купить».

Александр наклонился, чтобы взять сумку; на мгновение комната вокруг него начала вращаться. Он слегка покачнулся, сел на белый пластиковый стул и опустил голову.

После того как ему стало лучше, он оделся, медленно и старательно — футболка, носки, джинсы, простая белая рубашка с длинными рукавами, спортивный пиджак, — и с каждой новой вещью чувствовал себя немного сильнее и не таким уязвимым.

Габриэль положила бумажник в карман пиджака, и Хоффман проверил его содержимое. Три тысячи швейцарских франков новыми банкнотами. Он снова сел и надел ботинки, а когда встал и еще раз посмотрел на себя в зеркало, с удовлетворением почувствовал себя закамуфлированным. Одежда ничего о нем не рассказывала, и это его устраивало. Глава хеджевого фонда, управляющий акциями стоимостью в десять миллиардов долларов, в наше время вполне мог сойти за простого курьера. В этом отношении, если ни в каком другом, деньги — большие, уверенные деньги, такие, которым не нужно выставлять себя напоказ, — стали демократичными.

В дверь кто-то постучал, и Александр услышал, что его зовет радиолог доктор Дюфор:

— Месье Хоффман? Месье Хоффман, с вами все в порядке?

— Да, спасибо, — крикнул он в ответ. — Я чувствую себя намного лучше.

— Моя смена заканчивается, но я должна вам кое-что сказать.

Хоффман открыл дверь и увидел, что она надела плащ и резиновые сапоги, а в руках держит зонт.

— Вот, результат вашего сканирования. — Она всунула ему в руки бумажку в прозрачном пластиковом футляре. — Я советую вам показать его своему доктору, и как можно скорее.

— Разумеется, я так и сделаю, спасибо.

— Сделаете? — Она скептически на него посмотрела. — Знаете, вы должны.Если у вас что-то не в порядке, оно не пройдет само. Лучше посмотреть своим страхам в лицо, чем позволить им разъедать вас изнутри.

— Значит, вы считаете, что со мной все-таки что-то не так? — Хоффман уловил жалобные нотки в своем дрогнувшем голосе.

— Я не знаю, месье. Необходимо сделать томограмму, чтобы это выяснить.

— А как вы полагаете, что это может быть? — Александр заколебался на мгновение. — Опухоль?

— Нет, не думаю.

— Тогда что?

Он смотрел ей в глаза, пытаясь увидеть в них ответ, но нашел только скуку; видимо, она за свою жизнь множество раз сообщала пациентам плохие новости.

— Возможно, там нет ничего особенного, — проговорила Дюфор. — Но я полагаю, что другое объяснение может включать в себя… я только предполагаю, понимаете? Рассеянный склероз или, может быть, приобретенное слабоумие. Лучше быть готовым. — Она похлопала его по руке. — Сходите к своему доктору, месье. Поверьте мне, больше всего пугает неизвестность.

Минимальное преимущество одного существа в любое время или сезон над теми, с кем оно состязается, или лучшая адаптация, пусть и в малейшей степени, к окружающей физической реальности, нарушает равновесие.

Чарлз Дарвин.

Происхождение видов (1859)

Кое-кто в тайных внутренних кругах супербогатых время от времени задавался вопросом, почему Александр сделал Квери равным себе акционером в «Хоффман инвестмент текнолоджиз» — ведь именно алгоритмы, открытые физиком, давали сверхприбыли, и его имя стояло в названии компании. Но он был устроен таким образом, что его вполне устраивало прятаться за спиной более общительного и дружелюбного партнера. Кроме того, он знал, что без него компании просто не существовало бы. И дело не в том, что Хьюго обладал опытом и интересом к банковскому делу, коего сам он лишен; природа наделила Квери качеством, которое у самого Хоффмана, как бы он ни старался, полностью отсутствовало: умением общаться с людьми.

Разумеется, частично причина заключалась в его обаянии. Но все не так просто. Он обладал способностью убеждать людей следовать его целям. Если бы сейчас шла война, Квери стал бы безупречным адъютантом фельдмаршала — положение, которое в английской армии занимали его дед и прадед. Он следил бы за выполнением приказов, утешал бы обиженных, увольнял подчиненных с таким тактом, что те считали бы, что ушли по собственной воле. Находил бы лучшие в местности за́мки, чтобы разместить там штаб, а в конце шестнадцатичасового рабочего дня собирал бы воинствующих соперников на ужин и угощал их тщательно выбранным вином.

В Оксфорде он получил диплом с отличием по политическим наукам, философии и экономике. Имел бывшую жену и троих детей, живших в мрачном особняке Латайенс в Суррее, лыжное шале в Шамони, куда отправлялся зимой, чтобы покататься на лыжах с какой-нибудь «подружкой на данный момент», входившей в длинный, постоянно меняющийся список умных, красивых, тощих особей женского пола, с которыми он расставался прежде, чем на горизонте возникали признаки гинеколога или адвокатов. Габриэль его не выносила.

Тем не менее критическая ситуация сделала их временными союзниками. Пока Хоффману зашивали рану, Квери раздобыл чашку сладкого кофе с молоком для Габриэль в автомате, стоявшем в коридоре. Он сидел вместе с ней в крошечной приемной с жесткими деревянными стульями и целой галактикой пластмассовых звезд, сиявших с потолка. Квери держал Габриэль за руку и в соответствующие моменты сжимал ее пальцы, слушая рассказ о том, что с ними случилось. Когда она заговорила о необычном поведении Хоффмана после травмы, он заверил ее, что все будет хорошо.