Впрочем, чуда, как всегда, не произошло, и, когда люк субмарины откинулся, из него показалась не штурмовая группа, а всего-навсего командир подлодки, наглядно знакомый Палею капитан-лейтенант. Водить с моряками личное знакомство охране запрещалось категорически, так что фамилии каплея старший прапорщик не знал и даже звание его узнал случайно: один из матросов, видимо забывшись, в его присутствии назвал командира товарищем капитан-лейтенантом. Видимо, матросику потом за это здорово влетело, потому что безымянный каплей, как и все его подчиненные, явно неспроста носил робу без знаков различия.

Ловко, как большая обезьяна, перемахнув с палубного настила своей лодки на отвесный трап, каплей в два рывка вскарабкался наверх и выпрямился на краю бассейна. Палей коротко козырнул; каплей козырнул в ответ, после чего они обменялись рукопожатием.

– Можно приступать? – спросил Палей.

– Приступайте, – коротко, резко кивнул подводник. – Забирайте их к чертовой матери, вся лодка провоняла этой падалью…

Отойдя в сторонку, он привалился задом к перилам ограждения (которые на его странном языке именовались леерами) и с видимым наслаждением закурил, демонстрируя полное презрение к здешним порядкам, установленным не для него.

Прапорщик кивнул водителю погрузчика, и тот запустил мотор. Бетонированная пещера дока наполнилась грохотом и треском выхлопов, в лучах прожекторов заклубился сизый дым. Стрела подъемника передвинулась правее, немного поерзала из стороны в сторону и опустилась. Укрепленная на тросе ременная сбруя скрылась в черной пасти открытого люка; со стороны это немного напоминало игру, в которой для победы нужно как можно точнее попасть привязанным к леске на конце удилища грузиком в горлышко бутылки.

Из лодки, придерживаясь рукой в рабочей рукавице за трос, выбрался бритоголовый морячок в застиранной брезентовой робе и стал на краю люка, глядя вниз. Корни волос у него были светлые, почти белые, а лицо и шея – кирпично-красные, обгорелые на солнце, из чего следовало, что парнишка либо новенький, либо недавно вернулся из отпуска. Палей ему позавидовал: сам он, как и его сослуживцы, не был в отпуске уже давненько, и счет этого «давненько» шел не на месяцы, а на годы. Все они здесь были иссиня-бледные, как покойники, но не замечали этого – по крайней мере, до тех пор, пока в поле зрения не появлялся кто-нибудь наподобие вот этого морячка. Подконвойные были не в счет, да и не родился еще, наверное, такой болван, чтобы им позавидовал, будь они хоть трижды загорелыми.

Матрос поднял кверху рукавицу, подавая интернациональный сигнал: вира! Двигатель погрузчика затрещал громче, замасленный трос начал наматываться на барабан, и вскоре из люка появился схваченный ременной сбруей продолговатый тюк из черной материи – вернее, не тюк, а мешок, вроде тех, в которые пакуют покойников на месте происшествия, только не пластиковый, а полотняный. Он висел строго вертикально; морячок придержал его, не давая раскачиваться, махнул рукой водителю погрузчика, стрела повернулась, и груз мягко опустился на бетон причальной стенки.

Здесь его уже ждали. Двое подконвойных в серых робах сноровисто уложили тюк на носилки, затянули привязные ремни, схватились за ручки, дружно оторвали ношу от земли и в сопровождении автоматчика быстро зашагали в сторону приемного отсека. Их место заняли двое других, тоже с носилками; подконвойные работали молча и быстро, с деловитой целеустремленностью муравьев, но без муравьиной толкотни и суеты. Над черной полоской воды между бортом субмарины и причальной стенкой уже покачивался новый продолговатый тюк. Это был рабочий материал, и, пока в нем не отпала нужда, с ним обращались крайне бережно, как с хрупким дорогостоящим оборудованием.

Операция повторилась десять раз; десять пар носильщиков, каждая в сопровождении вооруженного, готового ко всему охранника, почти бегом удалились в сторону приемного отсека. Потом стоявший на крыше рубки морячок поднял над головой скрещенные руки в испачканных черной графитовой смазкой рукавицах и нырнул обратно в люк. Водитель погрузчика привел стрелу в транспортное положение, ловко развернул свой агрегат и укатил в гараж. В доке наступила тишина, после треска и грома дизельных выхлопов показавшаяся оглушительной. Сизый дым медленно рассасывался и таял, уходя в невидимые вентиляционные каналы, в бассейне негромко плескалась пахнущая йодом и солью вода. На причале остались только окружившие бассейн автоматчики, старший прапорщик Палей да капитан-лейтенант в линялой бледно-синей робе без знаков различия. Расстегнув планшет, он вынул оттуда и протянул прапорщику разграфленную грузовую ведомость с галочкой внизу листа – там, где следовало расписаться. Вместе с ведомостью он протянул и планшет.

– Десять, – сказал Палей, пристраивая бумагу на планшете и ставя неразборчивый росчерк поверх галочки. – Многовато сегодня.

– Многовато, – согласился командир подлодки, убирая ведомость в планшет. – Возим и возим, как картошку… Что вы тут с ними делаете – едите? – Тебе правду сказать или соврать что-нибудь? – спросил Палей.

– Ну, соври, если не лень.

– Франкенштейнов выводим, – с удовольствием соврал соскучившийся по свежему собеседнику старший прапорщик. – Боевых упырей для заброски в тыл потенциального противника.

– Тьфу, – сказал каплей и действительно сплюнул в бассейн. Плевок закачался на мелкой волне, отчетливо белея на фоне темной воды. – А если серьезно?

Старший прапорщик Палей поднял пластиковое забрало шлема и внимательно посмотрел ему в лицо. Каплей смущенно отвел взгляд, хотя по его виду было невозможно предположить, что он умеет смущаться.

– Если серьезно, – медленно, веско проговорил Палей, – то я, ей-богу, и сам не знаю. А если совсем-совсем серьезно, то ты не имеешь права мне такие вопросы задавать, а я – на них отвечать.

– И то правда, – согласился каплей, вынул из кармана пачку сигарет, повертел ее в руках и, почему-то передумав курить, снова спрятал в карман. – А не жалко?

– Кого? – искренне не понял прапорщик.

– Их. Люди все-таки.

– Да какие они люди? – изумился Палей.

– И то правда, – повторил капитан-лейтенант и, не прощаясь, ловко, одним прыжком, перемахнул с причала на борт субмарины.

Палубный настил загудел под его башмаками. Вскарабкавшись на крышу рубки по приваренным к корпусу стальным скобам, каплей отработанным до автоматизма плавным движением скользнул в люк и скрылся из вида. Тяжелая крышка захлопнулась; потом зарокотал, плюясь сизым дымком, дизельный движок, вода вдоль бортов подлодки вспенилась, забурлила, и прочный стальной корпус начал быстро погружаться. Вскоре над поверхностью воды осталась только сужающаяся кверху телескопическая труба перископа, потом исчезла и она. Черная, пятнистая от бликов вода с радужными масляными разводами тяжело плескалась о бетонные стенки; потом в глубине опять зажегся размытый свет прожекторов, начал удаляться, меркнуть и через некоторое время исчез совсем.

Палей засек время, выждал предписываемые инструкцией пятнадцать минут и скомандовал караулу строиться. Когда слитный топот двух десятков обутых в солдатские башмаки ног стих в отдалении, в рукотворной пещере дока остался только часовой, который, как всегда, лениво прохаживался вдоль ограждения бассейна, положив руки на вороненый казенник автомата. Примерно через час, строго по расписанию, в отдалении возник нарастающий гул, послышался мягкий перестук колес и из тоннеля выкатилась электрическая вагонетка. Часовой помахал рукой, и водитель в общевойсковом комплекте химической защиты махнул ему в ответ трехпалой резиновой рукавицей. Вагонетка скрылась в проходе, ведущем к похоронной камере, и вскоре оттуда донеслись тревожные крякающие вскрики включившейся сигнализации.