Так же, как и перед лицом неминуемой смерти, пришло абсолютное спокойствие и абсолютное понимание. То состояние, которое потом вспоминаешь с тоской и пытаешься вернуть.

Император взмахом руки обозначил запретный круг – скорее символический, чем практический жест, предлагающий невидимому (и пока что неведомому) противнику разойтись миром. Может быть, это дало ему несколько лишних мгновений. Зрение успело перестроиться, он смотрел теперь сразу на всё. Сотканный из света и теней, слева медленно появлялся зверь: огромная голова и немигающие глаза, глядящие пристально и тупо. Мардонотавр, мелькнуло в глубине сознания. Зверь двинулся вперёд, возникла лапа – почти человеческая. Император опустил перед зверем тяжёлый занавес, присел, напрягаясь как бы для прыжка. Зачем ты здесь? – спросил выставленной ладонью. Занавес прогнулся под напором лапы и головы, он не выдержит долго, и тогда… тогда надо биться, биться против Мардонотавра, почти неуязвимого как для волшебства, так и для огня, и это будет короткий бой… но вдруг зверь замер. Там, где он касался занавеса, поплыли жёлтые пятна, обращаясь в чьё-то лицо. Зверь неохотно отодвинулся на вершок, полуобернулся. Лицо обозначилось чётче. Рот приоткрылся и что-то произнёс – сухо и властно. Почему? – неслышно прохрипел зверь. Тот, кто говорил с ним, ответил, но император не понял ответа. А зверь – отошёл. И исчез, растворился в тенях и отблесках света…

И что-то пропало ещё. Император не сразу понял – это затих вой в его собственном черепе. Ошеломлённый тишиной, он чуть было не расслабился. Он, наверное, и расслабился бы, но просто не успел.

Турвон вдруг вскрикнул. Ничего человеческого не было в его голосе… Он сидел чрезвычайно прямо, и теперь своим перестроенным зрением император увидел, почему. В тело Турвона что-то стремительно врастало. Дерево. Ствол распирал чрево, сучья проталкивались в кости, ветви врывались в мускулы, побеги шевелились под кожей. Только однажды император видел подобное…

Он уже знал, что здесь произошло, и знал, что ничего не сумеет поправить, и остаётся лишь позаботиться о том, чтобы уйти невредимым. Потом он разложит своё знание на слова… А сейчас… несчастный Турвон.

Император собрал занавес в огненный ком. Бросил этот ком в Турвона.

Удар милосердия.

Плоть вспыхнула жёлтым чадным пламенем и испарилась, слетела, обнажив ослепительный искорёженный скелет, вплетённый в чудовищно кривое чёрное колючее деревце, порождение невообразимо глубоких пещер царства мёртвых. Каменное деревце… Успело оно поглотить Турвона, нет ли – теперь уже всё равно. В любом случае его нельзя оставлять здесь. Прости, Турвон…

Даже двойное твоё предательство не заслуживает подобной кары.

Тени шевельнулись. Всё вокруг расширилось мгновенно, стены оказались в бесконечности – будто устали сдерживать это замкнутое, чудовищно напряжённое пространство. Теперь нельзя было ни ошибаться, ни торопиться, ни медлить. Император замер на секунду, задержал рвущееся дыхание – и необыкновенно плавным быстрым движением, будто забрасывая внахлыст лёгкую гибкую удочку, – поднял обе руки и поймал тянущуюся к нему нервную алую нить…

Мелиора. Болотьё

Под утро горячий ветер стих, и в низинах, не прогревшихся за эти два дня, собрался густой душный туман, пахнущий мокрой баней. То ли от росы развезло землю, то ли не просохла она ещё после дождей… Пушки вязли, их тащили и разворачивали на руках, сами увязая по щиколотки. Наконец всё было готово.

В светлых сумерках Алексей ещё раз шагами измерил расстояние до дальнего мостика, с неудовольствием отметил, что оно всё же больше, чем казалось поначалу, – триста десять шагов. Пули долетают на такое расстояние ещё способными ранить, но слишком уж велико рассеивание, большая их часть уйдёт в землю или свистнет над головами… надо будет что-то придумывать. Потом. Но для этого – нужно выжить сегодня. И завтра. И не позволить совести загрызть себя.

Он вдруг понял, что остался один. Мостик, достаточно короткий, мокрый до черноты, истоптанная, в коровьих лепёшках, земля по обе стороны от него, заросли конского щавеля и осоки внизу, о двух тупиках дорога, безмолвный ручей… Ни из чего не следовало, что где-то вообще существуют люди. Звери и птицы. Дома, деревни, города, корабли. И всё это могло быть лишь тяжёлым сном…

Или напротив – счастливым сном.

Или вообще не быть.

Точно так же он оказался в одиночестве там, в Кузне, в мире под названием Дворок, у Мантика, когда пришла Ларисса. Всё исчезло, и он оказался один на один с судьбою. Очень странной судьбою, ведь он выбрал тогда совсем другое, вовсе не то, что происходит…

В этот момент робко тронули тишину утренние птицы. Утро, радостно и недоверчиво сказала одна. Утро, утро, ранннь, отозвалась другая. Они просыпались повсюду, не будя, а лишь приветствуя друг друга и восходящее солнышко. Так весной, и летом, и осенью просыпается деревня.

Алексей повернулся и пошёл наугад, осыпаемый птичьими трелями. Он знал, что шагов через пятьдесят наткнётся на кого-нибудь из свой сотни… знал, но не очень-то верил. И когда ни на кого не наткнулся, то не встревожился даже, потому что так оно и должно было оказаться. Он прошёл и сто, и двести шагов, и двести пятьдесят, и перешёл второй мостик – никого не было ни видно, ни слышно. Потом тихо заржала лошадь, совсем рядом, будто над ухом. Алексей даже вздрогнул. А потом в воздухе резко запахло чем-то странным, тяжёлым, напоминающим о болезни. Он остановился и тронул Аникит. Рукоять была холодная, будто чужая.

Воины стояли к нему спинами, над чем-то нагнувшись, невнятно переговаривались. Алексей подошёл, тронул кого-то за плечо. Ему молча дали пройти.

В высокой траве лежал мальчик лет десяти. Он полз от леса к ручью и то ли потерял сознание, то ли умер. Алексей уже было выпрямился, чтобы велеть кому-нибудь вырыть быстренько могилу и похоронить ребёнка, но – что-то задержало его взгляд. Руки. Непропорционально большие кисти. И даже сквозь слой грязи видно было, что пальцы этих рук волосатые.

Он носком сапога поддел лежащего за плечо – кто-то предостерегающе экнул – и перевернул на спину. Мертвец, уже окоченевший. Несколько часов. Присел, всмотрелся. Так вот это кто…

Лицо со скошенным узким лбом, стянутые к вискам глаза, короткий острый нос. И – необыкновенно мощные выступающие вперёд челюсти. И – грудная клетка выступает вперёд острым клином. Стёганая кожаная курточка с нашитыми стальными кольцами…

Наездник на птице.

Алексей выпрямился, посмотрел туда, откуда он приполз. Прошёл шагов двадцать.

Птица лежала на боку, оттопырив согнутое крыло, вся изломанная, мокрая, совершенно не страшная. Говорили, что эти птицы умирают в полёте, как конь на скаку. Но, похоже, эта умерла иначе…

У основания крыла торчало оперение стрелы. И ещё одна стрела, кажется, виднелась из-под шеи.

На всякий случай Алексей обошёл птицу со спины, подальше от страшноватых когтистых ног. Коротко воткнул остриё меча под гребенчатый затылок и тут же выдернул. Птица задрожала и вытянулась. Но кровь уже не ударила струёй, а потекла не сразу и слабо.