Я отошел от края поляны и присел на перевернутое мятое ведро у кособокой хибарки из листового железа, рядом с кривым столбом, на котором висела негоревшая ламлочка под жестяным отражателем. Кто-то дребезжаще кашлянул.

Я вскинулся.

Рядом стоял худой старичок со свалявшейся, как ржавая проволока, бороденкой. Старичок смотрел несердито, даже ласково, и я почти не испугался. Но смутился и пробормотал:

— Здрасте...

— Здравствуй и ты, мой хороший, — обрадованным голоском сказал старичок. Запахнул драный ватник, сел напротив меня на другое дырявое ведро (их тут много валялось), беззубо заулыбался. — А я вышел, гляжу: кто-то махонький сидит. Откуль ты? Али заблудился?

— Да нет, я с ними... — Я кивнул в сторону ведьм (было мне за них неловко). — Так... гуляем.

— А-а... — Он ко мне нагнулся, глянул внимательней. — Слыхал я... Приголубили они тебя, значит. Ну, ничего, дело хорошее, скушно им одним-то...

— Я им книжки читаю, — пробормотал я. — Они просят, а я... мне ведь не жалко...

— Молодец ты, — дребезжаще сказал старичок. — Ой, молодец... Мне бы внучка такого... — Он вдруг мелко закашлялся и отвернулся.

— А у вас разве нет внуков? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Они есть вроде бы, да только далеко. Тыщу лет уж не видал, не слыхал...

— А чего же в гости не съездите? — вежливо поинтересовался я.

— Да куды ж мне... Нам на люди показываться не положено. Хозяин не велит.

— Какой Хозяин?

— Али не слыхал? — Старичок поглядел на пляшущих ведьм. — Не говорили они, что ль?

Я помотал головой.

Старичок поскреб проволочную бородку, мелко повздыхал, поежился, но разъяснил с охотой (видать, любил поговорить):

— Хозяин — он кто? Человек такой. Паршивенький, надо сказать, человек, заместо крови в ём одна ржавая жижа. А, однако, силу себе забрал...

Пока я слушал, железный танец зазвучал потише, лягушачий хор сделался отчетливей ("бум-ква-ква, бум-ква-ква"), а пространство кругом словно напружинилось и стало гулким. Каждое слово, каждый вздох в нем отдавались теперь эхом. И, казалось, кто-то подслушивал нас. Я ощутил это не только слухом, а всей кожей, по которой пробежали колючие искорки. Стрелка в моем компасе опять рванулась и завертелась.

— А почему у него... у этого Хозяина сила? — прошептал я. ("Сила, сила, сила..." — прошелестело вокруг.)

— А потому, — наставительно отозвался старичок, — что у других силы нету ему противодействовать. Он ведь кого в плен-то себе тянет? У кого какая ржавчина в душе. По-всякому заманивает: кого испугом, кого лаской. Кого насильно берет. А некоторых попросту за бутылку. Вроде как этого, Эдуардыча...

— Вы, папаша, простите, но ерунду вы излагаете, — солидно возразил музыкант Пяткин. Он появился рядом неизвестно откуда. — Я с ним сам познакомился, на совершенно добровольных началах.

— Добровольных али нет, а колечко-то, небось, — носишь, — хихикнул старичок (и кругом шелестяще захихикало эхо).

— А это уж не ваше дело! — Пяткин обиженно отошел. Потом оглянулся, предупредил: — Вы, между прочим, язык попридержали бы, папаша. Сами знаете, что к чему...

— А чего мне бояться-то? — огрызнулся старичок. — Хуже чем в сторожа он все равно меня не определит. — Он опять повздыхал. — Караулим, караулим эту ржавчину, будь она не по-хорошему помянута. Вот и жизнь прошла, а для чего прошла, не ведаем.

— ...Ведаем, ведаем... — прошел над хибаркой жестяной шепот. И меня опять закололи мурашки.

А сторож вздернул колючую бородку и храбро сказал:

— Он, может, и ведает, а я ничегошеньки... Глупости одни на старости лет. Мне бы внучат нянчить, а я тут дни и ночи знай торчи...

— ...Торчи — не ворчи, — внятно отозвалось в воздухе, и сильнее запахло сырым железом.

Я поежился и спросил, чтобы прогнать страх:

— А зачем он так делает?. Ну, Хозяин этот...

— Зачем? А он, вишь, в императоры всемирные метит. Я, говорит, весь мир без всякой войны захвачу, потихоньку. Потому что люди-то сами весь белый свет в свалку ржавую превращают, а я над ржавчиной, мол, хозяин...

— А эти... ну, которые ведьмы... — Я опять смущенно глянул туда, где шел танец. — Они, значит, от него научились колдовству, от этого Хозяина?

— Ясно дело, от него... Хозяину помощники-то нужны, вот и учит. Да только эта наука им не в радость. Невольные они...

— Значит, у него колдовство злое?

Сторож сердито подергал бородку.

— Оно никакое, колдовство-то. Оно просто сила такая. Ну, вроде как электричество. Для чего хошь использовать можно. Когда для света и для радости... — Он взглянул на негоревшую лампочку. — А когда для стула электрического, как американцы эти... Значит, в какие руки попадет, так и будет.

— И магнитное притяжение тоже! — вспомнил я и вытянул руку с компасом. — Вот... Иногда оно чтобы верный путь узнавать, а иногда для магнитных мин, как фашисты придумали...

— Ну, вот то-то... — Старичок погладил компас заскорузлым пальцем. — Ладная вещичка. Но ты гляди, если до Хозяина будешь добираться, стрелку эту дома оставь. Он железо издалека чует, а магнитное особо...

— А зачем мне до него добираться? — спросил я с испугом.

— Да нет, это я так... Ты, главное дело, в себе ржавчины не допускай, чтоб к ему в сети не попасть...

Я хотел было спросить, как это "ржавчина в себе", но не стал. Во-первых, я уже догадывался, что это такое. А во-вторых... стало очень тихо. И воздух сделался опять болотным и душным. И меня начала давить сонливость.

Подошла Настя.

— Ой, Тополек, спишь совсем!

Она подхватила меня на руки и быстро понесла. Но я не сразу поддался сну. Я спросил шепотом:

— Настя, а правда есть на свете Хозяин? Он вас правда заколдовал?

Она ответила тоже шепотом:

— Потерпи малость. Потом узнаешь.

— Когда узнаю? Завтра?

— Нет, завтра не приходи. Теперь у нас такая работа, что сторонний глаз ни к чему... Срок придет — позовем...

Я огорчился:

— А когда срок-то?

— Потерпи маленько. Скоро...

— Когда скоро-то?

— А вот луна усохнет до половинки...

За луной я не следил. Да и невозможно это было, потому что каждый вечер небо загромождали душные грозовые тучи. Громадные такие и непроницаемые.

Грозы я побаивался. Поэтому я плотно затворял окошко, задергивал шторки и, когда ложился в постель, ставил на табурет лампу в самодельном картонном абажуре. Говорил маме, что почитаю перед сном. Но дело было не в чтении. Если комната темная, вспышки грозы пробивают занавеску и озаряют стены жутковатым неподвижным светом — то лиловым, то розоватым, то белым. Иногда после вспышки сильно грохает. А иногда, если гроза далеко, наступает тягучая тишина, а потом накатывается медленный, ленивый такой рокот. Это не так страшно, как близкие разряды, но все равно нервы натянуты.