— А что у вас с рукой?

Дело в том, что машину он ведет одной правой, а левая, в гипсе от плеча до запястья, выставлена во всю длину из окна. Из-за этого все обгоняющие нас машины нервно гудят: боятся, что мы куда-то сворачиваем.

— Подрался с пассажиром, — неохотно отвечает де Бетанкур.

— Сильный пассажир попался! — я изумлена откровенностью его ответа, и мне хочется ему польстить, для безопасности.

— Нет, — говорит де Бетанкур.

Через некоторое время он все-таки поясняет:

— Я за ним бежал. Он не заплатил. Я споткнулся.

Теперь мы едем мимо кладбищ. Это города из белого мрамора и гипса, с викторианскими поникшими ангелами, с усыпальницами всех размеров и стилей. В них есть таинственность, но никакой тоскливости, под землю тут никого не засовывают. Под землей тут нельзя, потому что гробы поплывут.

— Как мне жалко, — я продолжаю подлизываться к де Бетанкуру, — что я не умру в Новом Орлеане. У вас тут похоронная музыка одна чего стоит, и гробницы такие красивые.

Он не отвечает на мое заигрывание. Думает вроде о своем. Но через мили две-три говорит:

— А вы откуда знаете, что не умрете в Новом Орлеане? Вы на сколько дней приехали?

— Как же вы правы! — восклицаю я.

И чувствую, что мы подружились. Моей бывшей славянской душе приятно найти сотоварища по фатализму. В других местах страны на фатализм большой дефицит. В других местах на все есть страховка.

Я прошу у Бетанкура телефон, чтоб вызвать его машину на обратном пути. Тем более что она уже и подсохнет.

— О чем ты с этим типом все время разговариваешь? — спрашивает едущий со мной кузен Боря. — Ты все-таки переводи.

Кузен начал приезжать в гости, как только у них началась свобода. Раньше мы не были особенно близкими родственниками. Жену его, например, я никогда не видела; знаю только, что — святая женщина. Боря любит определять людей метким словом. Если человек совершает впоследствии поступки, не соответствующие изначальному определению, то он это объясняет выпендриванием и попытками корчить из себя. Я, например, недотепа и все переусложняю. Жена Борина Ирма — святая женщина. Больше я о ней ничего не знаю, кроме объема бедер, груди и под грудью, длины ног от промежности до щиколотки и сбоку, от талии, а также размера головы на случай покупки шляп. Все это у меня хранится, переведенное из сантиметров в дюймы, вместе с двумя кусочками картонки, старательно вырезанными по форме узких ее ступней. На основе этих цифровых данных я давно вычислила, что Ирма — идиотка. Зачем женщине с такой потрясающей фигурой быть святой?

Тем не менее одежду ей я покупаю дороже, чем для себя. То ли подействовал пример всеобщей заботы о заграничных обездоленных, то ли мне хочется Боре доказать, что я не такая уж недотепа и процветаю при капиталистической системе.

— Мы разговариваем про смерть, Боря. В Новом Орлеане это принято.

Ну, вот мы и приехали.

— Почему этот тип вам не помогает с чемоданами? — сочувственно спрашивает мой друг, однорукий мосье де Бетанкур. — Объясните ему по-польски, чтоб чемоданы взял.

— А ведь мы с тобой, наверное, первые евреи, которые в эти места заехали! — радостно говорит Боря за завтраком.

Евреи заехали в эти места триста лет назад, а может, и раньше. Официально их стали сюда пускать в начале восемнадцатого века. Но испанские евреи, бежавшие от инквизиции, приезжали уже крещеными. Они часто и сами не были уверены, кто они такие. Некоторые сохраняли из поколения в поколение странные обычаи — например, зажигать свечи по пятницам, произносить слова на непонятном языке. Только в последнее время их потомки вдруг стали догадываться, что все это значит. Некоторые даже ездят в Испанию — корни искать.

— Нет, уверяю тебя, ты тут не первый еврей. Ты даже и не первый выкрест.

Кузен морщится. Он не любит слова «выкрест», хотя значение его, как выяснилось, не вполне понимает.

Я узнала о его религиозном обращении, когда он начал у меня в гостиной делать утреннюю зарядку в сатиновых трусах. Сначала, пока он делал приседания, я креста не заметила, потому что Боря лысоват, но телом невероятно шерстист. Но когда он сделал «березку» и встал на свою лысоватую голову, то крест упал ему прямо на нос. Прямо на знаменитый Борин рубильник, на его несравненный шнобель упал золотой крест с голубой перегородчатой эмалью.

Надо сказать, что разные религии и деноминации я воспринимаю чисто эстетически. Моя любовь к православию ограничивается церковью Покрова на Нерли. Предметы же церковного обихода с перегородчатой эмалью и жемчугом вызывают у меня почему-то тяжелые ассоциации.

Я решила поговорить с Борей про это дело. Меня всегда интересовал вопрос: когда еврей обращается в христианство, причем не по настойчивой просьбе испанской инквизиции, как он выбирает между православием, католицизмом, протестантством или, скажем, вполне симпатичным квакерством?

Из разговора этого ничего не вышло. Боря все время думал, что я убеждаю его в том, что Бога нет.

— Но согласись, — сказал он под конец, — ведь лучше на всякий случай в Бога верить. Помешать это не помешает, а помочь может.

И это ведь он не у Паскаля вычитал, сам додумался.

— Без религии некомфортно жить на этом свете, — терпеливо объяснил мне Боря. — Я вот хожу в церковь, у меня там друзья, связи, в случае чего — помогут.

А я-то как раз всегда считала, что христианство предлагает комфорт только на том свете и что даже это как-то слишком своекорыстно. Мне казалось, что в некомфортности и должен быть весь смысл религии.

Боря хочет соборности, или, по-нашему, миньяна. Он в свое время и в партию для этого вступал.

Завтракать я Борю привела в маленькое кафе. Оно в таком дворике с замурзанным гипсовым амуром. Официантка сметает со столика лепестки тропических цветов, мясистые, розовые лепестки магнолии, каждый размером с блюдце, и мелкие слабые лепестки жасмина. Кофе подают с молоком, в больших белых чашках. Даже почти не жарко.

А не хочет ли Боря, пока я работаю, поехать на какую-нибудь экскурсию?

— Какую экскурсию? — удивляется Боря. — Я понимаю, был бы исторический город, как у нас. А этот город возник позавчера.

— Этот город возник через пятнадцать лет после твоего, — огрызаюсь я. Я этот факт где-то раскопала и не могу забыть: между Новым Орлеаном и Питером, где проживает кузен Боря, — пятнадцать лет разницы.

— Ну что ты за чушь несешь.

Борю не сбить. Он не любит переусложнять.

Пока я работала, Боря сидел в номере и смотрел телевизор без звука. Теперь я чувствую себя виноватой и, покончив с делами, организовала нам развлечения. У меня тут есть знакомая, можно сказать — приятельница; она мне когда-то предлагала показать город. Мы договариваемся встретиться во Французском квартале.