Французский квартал все время красят, чтоб нравился туристам. Красят в веселые цвета: желтенький, голубенький, малиновый, салатный. Любой другой город уже сиял бы, как луженый самовар. Но, видимо, у Нового Орлеана никогда не хватает денег, чтоб накраситься по-настоящему. Как обычно описывают француженок определенного возраста? Она, мол, знает, как шарфик повязать, как шляпку набекрень надеть, как старое платье перелицевать в новое…

Этот город знает, как перелицевать новое платье в старое. Он знает, где растрескаться по всему фасаду, где дохнуть из подворотни сырым подвальным холодом, где пустить через всю стену адский вьюнок, усыпанный кровожадными тропическими цветами, где прорасти зловещим ярко-зеленым мхом… Пахнет тут почему-то лошадьми, морем из устричного бара, но также, конечно, и перегаром, тлением, помойкой, прогнившим пивом…

— Вроде Ялты, — говорит Боря.

Он меня с ума сводит своими сравнениями.

— Да? А я думала — вроде Сочей. Боря, а помнишь, как когда-то джаз продавался на костях? Помнишь, на рентгеновских снимках? Как удивительно: ведь эта музыка здесь родилась, среди всех этих кладбищ и всяких здешних вампиров и привидений. А потом к нам прилетела, и опять же на костях, на ребрах, на грудных клетках анонимных русских туберкулезников. Помнишь?

— Конечно, помню, — тоже с нежностью вспоминает Боря. — Какие я деньги зарабатывал этими ребрами! Я ведь с Луи Армстронга свои первые джинсы поимел. Драные такие, заношенные, до сих пор перед глазами стоят… Пидеров тут, однако, полно. А негров — хуже, чем в твоем Нью-Йорке.

— Пидеров, по твоему изящному выражению, и у вас полно. Только там ты не отличаешь. Более того, ты даже не отличаешь, кто тут негры. В этом городе так все перемешано, что почти все черные — частично белые и многие белые — частично черные. Тут до сих пор проводятся балы дебютанток, куда девиц на выданье вывозят. А в девятнадцатом веке были еще и балы квартеронок, где белые мужчины выбирали любовниц. И дети их были всех оттенков…

— Здоровая идея! — восхищается Боря.

— Смотри, тут продаются средства для наведения порчи и приворотные зелья. Тебе никого приворотить не надо? Что бы ты хотел посмотреть?

Боре надо дешевую электронику, и посмотреть бы он хотел торговый центр.

— Собор не хочешь? Тут был пиратский рынок. Торговали контрабандой со всего мира, продавали ворованное, резня была каждый день…

Боря хмыкает. Я совершенно забыла, что эта тема — для него деликатная. Устыдившись своей бестактности, я покупаю для Бори знаменитый «ураган». Этот коктейль местный, патентованный. Продается в стаканах размером с ведро. Увидев ведро, Боря искренне радуется. Но, отпив, морщится. Я пробую. Действительно — мерзость.

И вот появляется Сюзанна, в золотых сандалиях и платье из красного шелка, с золотыми волосами.

— Продвинутый бабец! — одобрительно говорит Боря.

— Это мой родственник, Борис, — представляю я его и добавляю многозначительно: — Борис Карновский.

Интересно, знает ли Сюзанна местные легенды?

— Карновски? — изумляется Сюзанна. — Он из семьи Карновски?

— Нет, нет. Он не из семьи Карновских.

— Ну? — говорит Боря. — Переводи.

— Она спрашивает, родственник ли ты тем Карновским, которые тут работали в начале века старьевщиками.

— Это еще с какой стати? Я на старьевщика похож?

— Зачем вы это пьете? — вдруг пугается Сюзанна. — Это для туристов.

Она заходит в бар. Целуется и обнимается с барменом. Бармен начинает суетиться. А я пока объясняю Боре:

— Карновские, Боря, подобрали на улице маленького мальчика. Видел, как тут дети на улице танцуют и поют? Карновские решили, что он талантливый, и купили ему его первую трубу. Мальчик оказался — Луи Армстронг. Он с ними жил, они его обедами кормили каждый день, он ездил по улицам и кричал: «Старье берем! Старье берем!».

Сюзанна возвращается с ведрами настоящего «урагана».

— Ну, — говорит Боря, — так скажи ей, что это мои предки!

— Если я ей скажу, что Карновские твои предки, она тебя в кошерный ресторан поведет. Она уже предлагала на выбор — кошерный или французский.

— Кошерный? — спрашивает кузен в ужасе. — Неужели здесь еще такие дикие предрассудки?

Во французском ресторане Сюзанна опять целуется и обнимается с хозяином и метрдотелем и начинает морочить им голову по поводу иностранного гостя и чтоб черепаховый суп был как полагается. Мы с Борей не сможем отличить плохого черепахового супа от хорошего, но я тяжело задумываюсь над выбором вина. Мне хочется красного, но мы будем после черепахи есть рыбу, и для приличия я заказываю ненавистное белое. Боря, не задумываясь ни на секунду, заказывает штоф водки, и это приводит Сюзанну в восторг.

— Чем занимается ваш кузен? — спрашивает Сюзанна.

— Скажи ей, скажи, что у меня собственный магазин!

Конечно, скажу. Он раньше был экономист-плановик, а когда плановая экономика кончилась, завел ларек на Сенной площади, где торгует сигаретами и кока-колой. Для меня это такая экзотика, при мне на Сенной кока-колы не было, там все больше били женщину кнутом, крестьянку молодую. Я очень горжусь Борей. Он — первая ласточка свободного предпринимательства.

— Борис — предприниматель. Антрепренер. У него собственное дело.

Интересно, что она себе при этом представляет? Уж точно не ларек этот, тьму-тьмущую, холод промозглый, как Боря сидит там с утра до ночи, а святую Ирму не пускает сидеть, потому что торговля кока-колой — дело неженское. И как он за крышу платит и нелегальный наган под прилавком держит, в Турцию — из Турции с мешками таскается…

— Борис хочет узнать: а чем вы, Сюзанна, занимаетесь?

Ничего такого Боря узнать не хочет, ему бы и в голову не пришло о таком даму спрашивать.

— У Сюзанны несколько бизнесов, — перевожу я. — У нее брачная контора, ателье по пошиву подвенечных платьев, ресторан для проведения свадебных церемоний и дом-музей. — И к Сюзанне: — Дом-музей? Я вас правильно поняла?

— Да, да! Вот пойдем ко мне кофе пить, увидите!

Неужели она нас к себе домой приглашает? Неужели мой шерстистый кузен произвел на нее такое впечатление?

— Семья Сюзанны живет в Новом Орлеане уже двести лет, — перевожу я. — Нет, Боря, ты оцени, обычно все переeзжают каждые два-три года. А тут сидят на одном месте столетиями и вырождаются понемножку, просто «Вишневый сад» какой-то! В жизни ее рода было много превратностей. Они несколько раз наживали и теряли целые состояния…

При слове «состояния» Боря оживляется и предлагает выпить за здоровье прелестных дам. Сюзанна сияет, пьет водку и говорит по-русски: «На здравье!».

— Отец Сюзанны был большой оригинал и артистическая натура. Он наладил торговлю лягушачьими лапками и экспортировал замороженные лапки в другие штаты. Но у него были враги, они подкупили губернатора, в результате был принят закон, запрещающий экспортирование лягушачьего мяса за пределы штата Луизиана. Этот закон действует до сих пор. И всё потому, что он отказывался давать на лапу…