Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет.
— Это значит, они покоятся с миром?
Шарли согнула ее палец, разогнула.
— Или что им нечего вам сказать. Слушайте, ничего, если мы перейдем на «ты»? А то как в суде.
— Хорошо.
— Ты просто зациклилась на этом парне, Дельфина.
— Есть отчего, правда? Я как на качелях: сегодня убеждена, что он мифоман и я должна спасти его от него самого; назавтра уверена, что имею дело с монстром… И я… Это, наверно, самое ужасное: я не могу решить, что хуже.
— Сохнуть по виновному или переспать с мифоманом.
— Кто вам дал право так со мной разговаривать?
— Остынь. Ты позвала меня на помощь — вот я тебе и помогаю. Не хочешь — пока. Фигли я тогда здесь торчу?
Смешавшись, рукой, которую резко отдернула, Дельфина помахала официанту.
— Мне пиццу, самую простую. Сыр и помидоры.
— А для signorina?
— «Веронезе» без грибов, с артишоками, анчоусами, яйцом, ломтиками сала, чоризо и острой колбаской, — заказала Шарли и села.
Итальянец записал заказ, привычно порекомендовал вино из своего родного края, сверкнув огненным взором, пожелал приятного аппетита, забрал бумажную скатерку и, лавируя между столиками, порысил к кухне.
— А он ничего, — заметила следователь, чтобы разрядить обстановку.
— Я теперь вообще не гляжу на мужиков, — ответила Шарли. — Каждый раз мне доставался худший вариант; хватит, я завязала. Да и все равно нынешний, похоже, надолго.
— Не надо на меня обижаться, я просто немного нервничаю…
— Ты впервые нарвалась на подозреваемого, который посильней тебя?
— Я впервые не нахожу ничего, на что могла бы опереться. Обращаюсь к психиатру — абсолютно психически здоров и отвечает за свои поступки. Требую дополнительной экспертизы — острая форма шизофрении, раздвоение личности, неосознанная тяга к убийству. Третий эксперт: совершенно безобидный субъект, обладающий исключительным интеллектуальным коэффициентом, воображение в подавленном состоянии — полная противоположность мифоману. Четвертое заключение: средние умственные способности, фантазер и параноик. Он вертит людьми как хочет, он всеми нами манипулирует, хуже того — оставляет нам выбор.
— Он к тебе клеился?
— Да нет. Это я сама… Я столько думала о нем, пытаясь понять, что… Я совсем запуталась, Шарлотта.
— Шарли. Шарлотта — это по документам. Все, что осталось мне от матери, — записка, две строчки: мол, меня зовут Шарли и у нее нет выбора.
Дельфина предложила ей сигарету, получив отказ, закурила сама, щелкнув старенькой серебряной зажигалкой с помятыми боками, от которой пахло бензином.
— Память об отце?
— Я купила ее на блошином рынке, — солгала Дельфина: захотелось испытать собеседницу.
Шарли никак не отреагировала. Взгляд Дельфины зацепился за предупреждение на пачке «Мальборо». Оттого, что курильщикам внушают, будто сигарета смертельна, растет число жертв, а этим оправдывают рост цен. Художник прав: все мы убиваем на каждом шагу, и самые благие намерения подчас опаснее чудовищных патологий.
— А другие заключенные — как они к нему? Он с ними разговаривает?
Дельфина глубоко затянулась, прежде чем ответить. Когда художника посадили, он попал четвертым в камеру на троих. Его соседями оказались дальнобойщик, ресторанный вышибала-гомосексуалист и наркоман в ломке, кричавший, что хочет умереть. Сторож посетовал на нехватку мест. Жеф безмятежно ответил:
— Ничего страшного. Это ненадолго.
В ту же ночь дальнобойщик и вышибала едва успели помешать наркоману размозжить голову о стену, на которой Жеф нарисовал карандашом искаженное смертью лицо и разбитый череп, — нарисовал с зеркальной точностью.
— Дайте мне сдохнуть! — орал бедолага, когда его привязывали к носилкам, чтобы отвезти в больницу.
Жеф, лежа на освободившейся койке, сказал сторожу с каким-то горьким простодушием:
— Просили — пришлось уважить.
Сокамерники с тех пор его боялись, так что на три следующих месяца он благополучно избежал конфликтов за территорию и содомии. Его авторитет так вырос, что тюремная администрация дала ему разрешение расписать комнату для свиданий. А потом под краской проступили трещины. Геологическая экспертиза обнаружила проседание подвала: очевидно, какая-то подземная речка изменила русло. Из-за возникшей опасности обрушения помещение освободили, заключенных распределили по другим тюрьмам. Только Жеф переезжать отказался наотрез. Он говорил, что хочет закончить эту тюрьму. Картины его к тому времени так выросли в цене, что с его желанием пришлось считаться. Представителям Национальных музеев, с которыми связалась тюремная администрация, он заявил, что завещает свою настенную живопись государству, но при одном условии: его оставят в этом здании до суда.
— Он добился особого разрешения. С ним вызвался остаться один из сторожей — они теперь одни в пустой тюрьме.
— Дичь, — пробормотала Шарли.
— Реклама, — уточнила Дельфина. — И для современного искусства, и для тюрем. Теперь было бы идеальным вариантом для всех, если бы стены рухнули до суда и он погиб бы, задавленный собственной живописью.
— Это мерзко! — возмутилась Шарли.
— Если он невиновен, то да.
Шарли отодвинула от себя старенькую «Зиппо», у которой успела за время рассказа отрегулировать фитиль. Дама за соседним столиком, продолжавшая донимать беднягу мужа придирками, повысила тон.
— Я не ошиблась: зажигалка у тебя от отца. Ты могла бы дать мне одну из картин? До завтра?
Дельфина замялась.
— Да ладно тебе, не сбегу я с ней. Легавые доверяют мне драгоценности, когда надо найти какую-нибудь дамочку из богатых, так что не боись! Я напишу тебе расписку.
Она дотянулась рукой до соседнего столика, оторвала кусок бумажной скатерки, достала ручку.
— Что вы себе позволяете! — оскорбилась дама.
— Папашка-то здорово вас надул, — фыркнула в ответ Шарли и пояснила Дельфине, одновременно строча на бумаге: — Они его взяли к себе перед смертью, на денежки нацелились, только он им не сказал, что уже отписал все Обществу защиты животных.
Дама побледнела, вскочила, опрокинув стул, и уставилась на Шарли глазами, полными ужаса.
— Он передает вам привет, — добавила та. — Как его звали-то — Анри, Эмери?
— Андре, — пролепетал, чуть не плача, муж.
— Извиняюсь, от вашей супруги столько шуму… Он говорит, чтобы вы держали ухо востро, когда разводиться будете. Вот мой адрес, Дельфина, — продолжала она без всякого перехода, закончив писать на бумажном клочке. — Заскочи после работы, посидим, выпьем. И железяку мне принесешь. Идет?