Насмотрелся и наслушался я там немало: кое-кто из слуг меня прежде помнил и со мною откровенничал, а кое-что и сам наблюдал. Прелюбодейство здесь прочное жилище себе нашло: через спальню Екатерины Алексеевны немало кавалеров проходило, и тех, кто отличился, государыня богато одаривала. Был случай, когда один из них, выйдя из её спальни, был произведён в генералы и получил в подарок дворец и миллион рублей на обустройство. Были и другие подобные случаи – вот так-то почестей и высокого положения тогда добивались!..

Портрет Екатерины II.

Художник Д. Левицкий

Казной государственной государыня-императрица распоряжалась для своих прихотей, как собственной, и казённые земли с крестьянами раздаривала. Диво ли, что земель не хватало, а казна пуста была; смех сказать – огромная держава российская нужду в земле испытывала, и долгах, как в шелках, запуталась! У себя-то, в немцах, Екатерина Алексеевна навряд ли могла деньги на ветер швырять – у немцев с этим строго, у них каждая полушка на счету. А у нас кто мог сказать «нет» матушке-императрице или, страшно вымолвить, запрет на её траты наложить? Лицом государыня Екатерина Алексеевна была кротка, да душой жестока: известно, что при ней с жалобщиками делали: кнут, вырывание ноздрей, клеймо раскалённым железом на лоб – и в Сибирь. Людей искалечено было при ней ничуть не менее чем при государыне Анне Иоанновне.

Недовольных властью наказывали, а власть безнаказанной была, – где тут взяться честности: от канцлера до последнего протоколиста все крали, все были продажны, а дела решались кое-как. Войны с другими странами велись, а внутри нашей страны сплошное неустройство и народу стеснение; двор царский утопал в роскоши, и все приближенные к государыне так же, а народ жил скудно и бедно. Чему же удивляться, что появился злодей Пугачев и прельстил своими обещаниями простой люд?

Ты, должно быть, знаешь, что дед твой с материнской линии Иван Кондратьев со всем своим семейством и матерью твоей среди прочих едва жертвой пугачёвцев не сделался? Он тогда в Казанской губернии проживал, а Пугачёв к Казани со своим войском приблизился. Чуть было не схватили дедушку твоего злодеи, но собственные же крестьяне за радение о них его вывезли и тем от лютой расправы спасли. Приехал он тогда с домочадцами к нам в Измайлово и много чего о Пугачеве рассказал: не разбирался тот, кто хорош был с народом, а кто плох – всё чиновничество и дворянство поголовно истреблял.

Вот плоды правления государыни Екатерины Алексеевны, вот до какого озлобления народ доведён был! Не дай Бог такое увидеть снова, – хуже светопреставления, ей-богу!

* * *

…А встречи с государыней-императрицей я всё-таки дождался.

– А, Иван Саввич! Хранитель и страж измайловский! Как же, помню тебя, – сказала государыня, подавая мне ручку для поцелуя. – Покойная императрица Елизавета Петровна весьма твоё усердие ценила.

– И я вас помню, ваше царское величество, – отвечал я.

– Вот и спасибо, что помнишь бедную вдову, – государыня тут улыбнуться изволила. – Какая нужда привела тебя ко мне?

Я стал ей рассказывать про наши беды, – о том, как Измайлово захирело. Она слушала вполуха, продолжая улыбаться.

– Скажи, Иван Саввич, – вдруг спросила государыня, когда я закончил, – правда ли, что императрица Елизавета Петровна тайно обвенчалась с графом Разумовским и от этого брака дитя на свет появилось?

Тут взгляд её сделался таким цепким и пронизывающим, что у меня мороз по коже пробежал. Однако я собрался с духом и ответил со спокойствием:

– Ваше царское величество, я человек маленький, от тайн государственных далёкий. Извольте расспросить тех, кто по высокому своему положению всё видеть должен.

Государыня не сводила с меня глаз и молчала, – молчал и я. Тогда она опять улыбнулась и сказала:

– Вижу, скромность твоя усердию не уступает, что всяческой похвалы достойно. Вот на таковых честных и верных слугах Отечество наше держится и всё более процветает на радость друзьям нашим и на страх врагам… По делу же твоему подай прошение в канцелярию, как этого закон требует, а я перед законом менее тебя значу, – он мой всевластный господин.

Этим мой разговор с государыней Екатериной Алексеевной завершился. Прошение я подал, но ответа не последовало – и не мудрено: Василий Шкурин сказывал, что тридцать тысяч дел в канцеляриях нерешёнными лежат. Зато по возвращении в Москву благодарственный респект я от государыни получил, где назван был «попечительным и усердным слугой всемилостивейшей государыни и прямым сыном Отечества».

Государыню-императрицу Екатерину Алексеевну больше мне видеть не довелось, а правила она ещё долго – лет двадцать, почитай. О кончине её всякие слухи ходили, были и скабрезные: жила она предосудительно и умерла срамным образом [22].

Государя-императора Павла Петровича разговора я удостоился единственный раз, когда в Москве после коронационных торжеств сей государь московских облечённых должностями лиц принимал. Однако впервые наблюдал я Павла Петровича задолго до того – в младенчестве и детских годах его, когда он при своей царственной бабушке Елизавете Петровне находился. Его родители Пётр Фёдорович и Екатерина Алексеевна плохо меж собою жили, как я рассказывал уже, и наследник их не скоро на свет появился [23]. Но когда родился он, радость была великая, а особенно радовалась государыня Елизавета Петровна, которая внуком налюбоваться не могла. Она от отца и матери его забрала и тщательнейший уход за ним учинила: нянек и мамок к Павлу Петровичу приставила чуть не сотню и сама за ним неотрывно присматривала. Однако недаром говорится: неразумная опека хуже беспризорности, а у семи нянек дитя без глазу.

Боясь, чтобы Павел Петрович не захворал, государыня Елизавета Петровна приказывала в комнатах его жарко топить и окон отнюдь не открывать. Не довольствуясь этим, она велела колыбель Павла Петровича обшить изнутри лисьим мехом, а сверху ещё накрывать одеялом, – как он не задохнулся, Бог весть, а спал в той колыбели годов до пяти. Няньки да мамки каждый чох его ловили; плакать ли начнёт Павел Петрович, тут же на руки его берут, качают, убаюкивают, друг у друга перехватить хотят, и оттого случалось, что на пол роняли. А как в разумение вошёл, сказки ему рассказывали одну страшнее другой, о ведьмах, домовых и привидениях, чтобы он под одеяло скорее забился и заснул.

Государыне Елизавете Петровне говорили, что такое воспитание до добра не доведёт, напротив, большой вред Павлу Петровичу может причинить, но она слышать ничего не хотела: я, де, ваших новомодных воспитаний не знаю, а по-старому детей всегда так воспитывали и вырастали они здоровыми и крепкими. Однако Павел Петрович чем только не переболел; нос у него вечно был забит, так что разговаривал Павел Петрович гундося и сипя, что продолжалось и в зрелые его годы. А ещё пустым страхам был подвержен – от каждого звука вздрагивал, иногда ни с того, ни с сего под стол залезал, а уж как темноты боялся, не приведи Господи!..