Мне стало жалко его до слез. Я испугалась, что они заметят, как я плачу. Нужно было немедленно выбросить эти мысли из головы. Но Кася, кажется, все поняла. «Мам, все будет хорошо, – с нежностью сказала она, – с Миреком все будет в порядке. И с нами тоже. Не волнуйся». Но, конечно же, я волновалась – и за них, и за себя.

Мы остановились переночевать у Каси и Джейка в Нью-Хейвене. Наши внуки Луциан и Себастьян встретили нас с Миреком радостными воплями. Они не до конца понимали, что происходит, но знали, что babcia («бабушка» по-польски) заболела и все за нее волнуются.

Дом был полон воспоминаний. В 1989 году, только переехав в Америку, мы с Миреком, Касей и Витеком снимали квартиру в таунхаусе в Александрии, в штате Вирджиния, среди таких же иммигрантов со всего света. Наше жилье казалось нам огромным. Это была самая большая квартира из тех, где нам приходилось жить, – у каждого ребенка была своя комната, и мы чувствовали себя в ней как в особняке. Мебели у нас не было, и коллега одолжил нам огромный надувной матрас, на котором спали мы с Миреком. А для детей на гаражной распродаже мы купили два куска поролона, по доллару каждый. На церковной барахолке за тридцать пять долларов мы нашли хромированный стол и побитые жизнью стулья с пластиковыми желтыми сиденьями – они показались нам роскошью после того, как мы несколько недель обедали, сидя на полу и используя вместо стола картонную коробку.

Кася первой обратила внимание, что на автобусной остановке в нашем квартале выходят только дети иммигрантов. Другие школьники – те, кто побогаче, – жили в более симпатичных районах, где у каждой семьи был свой дом. Мы стали выяснять, сколько стоит дом, и оказалось, что ипотека обойдется нам примерно в ту же сумму, что и аренда. Но только деньги мы будем вкладывать в собственное жилье! Это стало для нас откровением. Идея иметь свой дом была для нас непривычной и очень волнующей. Мы начали искать то, что могли бы себе позволить, и в разделе недвижимости The Washington Post наткнулись на дом в Аннандейле, в штате Вирджиния. Это место с большими домами на одну семью и аккуратными садиками было совсем недалеко от нас. За участком, который мы купили, давно не ухаживали, кое-где проглядывала голая земля, огромные корни деревьев торчали из земли перед домом, который тоже нуждался в серьезном ремонте. Но сразу позади него начинался лес, тек ручей. А самое главное – это все было нашим, вглубь до самого центра земли. Дом давал нам ощущение свободы и независимости, чувство, что мы добились чего-то в Америке.

Теперь у Каси и Витека собственные красивые трехэтажные дома. Витек и Шайенн живут в богемном районе Питтсбурга, а Кася и Джейк – в небесно-голубом викторианском особняке на тихой улочке неподалеку от кампуса Йельского университета. Каждый раз, когда мы бываем у них в гостях, мое сердце переполняют радость и гордость за них, за все, чего они смогли достичь, и за моих обожаемых внуков, Луциана и Себастьяна.

Все, что связано с этими мальчишками, делает меня безумно счастливой. Даже запах их кожи, их волос действует на меня гипнотически и обезоруживающе. Обожаю их улыбки, их смешные и неровные зубы, взъерошенные волосы, энергию, которая бурлит у них внутри. Больше всего на свете я люблю ездить к ним в гости, вместе играть, читать им вслух и отводить их в школу. Пока они маленькие, я стараюсь не пропустить ни единого момента, ведь детство заканчивается так быстро.

Откуда берется эта всепоглощающая любовь бабушки к своим внукам? Сорок лет назад, когда родилась Кася, моя свекровь смеялась и плакала от счастья. Она просто обожала свою первую внучку, хлопала в ладоши от радости или изумления каждый раз, когда у той менялось выражение лица, когда малышка двигала ручкой или ножкой. Мне даже было неловко за нее. А в 2006 году, когда у Каси родился Себастьян, я и сама стала такой же безумной бабушкой. Потом, через три года, на свет появился Луциан, и все повторилось. Роль бабушки всколыхнула во мне невероятные чувства. Моя собственная babcia души во мне не чаяла, и теперь я сама прочувствовала, насколько безграничной и всепоглощающей может быть любовь бабушек к внукам, как мозги от нее растекаются розовой лужицей, и это лишь доставляет огромную радость и блаженство. И я никогда не любила этих двух драгоценных малышей так сильно и горячо, как в тот день.

В понедельник утром мы вместе отвели Себастьяна и Луциана в школу. Я вдруг подумала, что, возможно, вижу их в последний раз, и от невыносимой горечи сжалось сердце и перехватило дыхание. Я поцеловала их макушки, вдохнула их запах, обняла их, таких худеньких и маленьких, и ушла.

Мы с Миреком, Касей, Шайенн и Витеком продолжали свой путь на север. Джейк пока остался с сыновьями – он собирался подъехать позже. Снова шел снег, и мимо проносился черно-белый мир: припорошенные дороги и поля перерезали темные речки, ветки деревьев напоминали штрихи карандаша на бумаге. Царство холода.

Мне казалось, что я тоже замерзаю, превращаюсь в тонкую хрупкую льдинку, которая может разбиться от любого неосторожного прикосновения.

В Бостон мы приехали еще до полудня. Мария уже договорилась о встрече с врачами из больницы Бригама и Института раковых исследований Даны – Фарбера – еще одной партнерской клиники Гарвардской медицинской школы. Моим случаем занялась целая команда: Стивен Ходи, специалист по меланоме из Института Даны – Фарбера, чуткий и педантичный радиоонколог Айял Айзер и нейрохирург Ян Данн из Бригама.

На каждый прием мы ходили вшестером: Кася, Витек, Шайенн, Мирек, Мария и я. Добавьте к этому самого врача и медсестру, а иногда заходил ординатор или кто-то еще из персонала, так что иногда врачам приходилось спрашивать, кто из нас пациент. Мои высокие статные близкие – мы с сестрой самые низкорослые в семье – заполняли собой весь кабинет, даже стульев не хватало.

Каждый из врачей проводил одну и ту же простую проверку зрения. Они складывали указательный и средний пальцы в букву V и перемещали руку вверх-вниз, влево-вправо в каждой из четвертей моего поля зрения, спрашивая, вижу ли я ее. В нижнем правом углу буква V становилось для меня невидимой.

Мне сразу же сделали еще один снимок МРТ и позитронно-эмиссионную томографию (ПЭТ), которая позволяет распознать области быстрого деления раковых клеток. Мы долго разговаривали с доктором Айзером, который объяснил, почему сначала нужно сделать операцию на кровоточащей опухоли, а потом уже начинать лучевую терапию в той области, где была проведена операция, и области двух оставшихся опухолей. Он несколько часов комментировал результаты обследования, стараясь описать все как можно четче и понятней. Мой онколог доктор Ходи, всемирно известный эксперт в области новейших методов лечения меланомы, тоже считал, что ему лучше подключиться с другими видами терапии после операции и курса лучевой терапии. Все это звучало убедительно, и мы согласились на предложенный им план лечения.

Пока мы ждали нейрохирурга, Кася просматривала мои бумаги и вдруг воскликнула:

– О Боже! Твоим хирургом будет Ян Данн, мы с ним учились вместе.

– И как он? – спросила я.

– Потрясающий! Фанат своего дела, – заверила меня Кася.