Марина чуть прибавила шаг, но не настолько, чтобы показать, что в дальнейшей помощи не нуждается. Бросать ее в первый день было неправильно, да и потом, экономить, пользуясь сложившейся ситуацией, я не собирался.

Дойдя до Лидо, я отправил ее по красной дорожке к лежакам, остановившись у будки, где принимали деньги. Двадцать семь евро за лежак и пятьдесят пять за лежак и бокал Krug. Раз я на пляж не пойду, пусть за меня позагорает бокал игристого, и, следуя привитым с детства бакинским кодексом поведения, купил Марине самый дорогой билет.

– Найдешь дорогу назад? – крикнул я ей вслед.

Марина, словно ничего не произошло, мило кивнула мне в ответ и помахала полотенцем. Удивительная всё-таки способность мгновенно переворачивать страницы жизни, подумал я. Это от скудости ума или же выработанное веками стремление к выживанию в различных условиях? Ведь при всей однозначности ситуации я, считая себя правым, всё-таки выполнил все ее пожелания. И теперь она, предав меня в первый же день, лежит на одном из самых дорогих пляжей Франции, пьет шампанское и, вполне вероятно, пишет о своих впечатлениях подруге да еще и строит глазки загорающим рядом французам. А я, борец за справедливость и честность в отношениях, уныло бреду по набережной, и голова моя занята только мыслями о ней.

Буря протеста захлестнула меня, я посмотрел по сторонам и, увидев витрину магазина, с которой на меня большими глазами смотрело алое сердце, ринулся внутрь. Мне хотелось бунта!

Дойдя до квартиры, я сел за ноутбук и принялся искать билеты, Черт с ним, с деньгами. Ближайший рейс завтра в двенадцать. Она полетит домой к своей ненаглядной. А я? Ну, надежды познакомиться здесь с кем-нибудь точно нет. А это значит переезжать из города в город и просиживать весь день в отелях. А потом рассказывать всем о прелестях Лазурного побережья, которые я видел из окон отелей?

«Главное – не делать скоропалительных выводов. Завтра утром решу все на холодную голову», – нашел я позорно компромиссное решение и довольный собой откинулся на диван и задремал.

Проснулся я от гнетущей тишины. Часы показывали четверть восьмого, я в ужасе понял, что ключей у Марины не было. Даже если бы она нашла дорогу назад, номер квартиры ей был точно неизвестен.

Вылетев из дома, я почти побежал в сторону пляжа, как вдруг на веранде Salcedo заметил своего нового знакомого, шефа Люка, который мило ворковал с Мариной, несмотря на почти полный зал гостей.

«Вот ведь дрянь», – подумал я, не вполне осознавая, кому именно из этой парочки я адресовал свое оскорбление.

Марина, красная от майского солнца, с бокалом белого вина смеялась шуткам уже не такого приятного француза, каким он показался мне днем. Интересно, как она понимает его с ее-то знанием английского.

Мне хотелось исчезнуть незаметно, но суетливый старт моих поисков, конечно, не остался незамеченным. Было понятно, что я чувствовал вину, и она в полной мере наслаждалась победой, сидя в компании бездарного повара, непонятно за что получившего звезду Мишлена.

– Бон суар, мсье Люк. – Я попытался сохранить лицо, сделав вид, что именно тут и надеялся ее увидеть. – Я думал ты потерялась, а потом догадался, что ты задержалась тут.

Люк, немного сконфуженный надвигающимся конфликтом, поднялся из-за стола и скрылся в зале ресторана.

– Да, я так и поняла, – она улыбнулась, – а ты что, на пробежку?

– Почему?

– Ну, ты выбежал из подъезда так, – съязвила она, – что мы с Люком подумали, что ты решил поставить рекорд по вечернему бегу.

«Мы с Люком…» Надо же, как быстро они находят новые ветки, словно обезьяны, прыгая с одной на другую!

Решив не вступать на скользкий путь публичного выяснения отношений, я проглотил последнюю фразу Марины, и собрался вернуться домой, как вдруг на пороге ресторана появился шеф со вторым бокалом вина:

– Моему коллеге из России! Бон аппетит!

Все трое подняли бокалы и градус напряжения мгновенно спал. Ужин прошел в довольно приятной обстановке. Люк суетился у нашего стола, по-французски ненавязчиво, но довольно откровенно заигрывая с Мариной. А, может, мне просто так казалось. В завершение вечера Люк принес нам в качестве комплимента божественный тарт татен – знаменитый перевернутый пирог, такой, по его словам, готовила еще его бабушка Жаннет. Необыкновенная теплая яблочная масса на тончайшем тесте подавалась с кнелью из маскарпоне и листиком мяты. Пораженный десертом, я готов был простить ему любые фривольности в общении с моей девушкой и попросил его поделиться рецептом. Люк замешкался, но потом, взглянув на Марину, радостно затараторил на плохом английском детали приготовления. Которые я записал, понимая, что и от такой Марины может быть польза.

После ужина мы практически сразу вернулись в номер. Гулять не хотелось. Она сидела в спальне, уткнувшись в телефон, я же старательно переписывал рецепт невероятно вкусного пирога. А потом закусил багетом и риетом, подаренным на прощание Марине любвеобильным шефом, запивая всё это вином. Выспавшись днем, я совсем не хотел спать и надеялся, что вино вынудит меня если не заснуть, то хотя бы забыться.

– Ты идешь спать? – Сонная Марина вышла в туалет и абсолютно обыденно, словно мы жили вместе уже не первый год, позвала меня к себе. Идти не хотелось. Вернее, хотелось очень, но надо было проявить волю и независимость. Поборовшись для приличия еще пятнадцать минут, я отправился в душ, смыл с себя обиду и частичное опьянение, обильно натерся дезодорантом и в довершение брызнул на шею новый Commes De Garsone, купленный сегодня по дороге с пляжа за немыслимые двести евро.

Осторожно войдя в спальню, я увидел ее обнаженную, лежащую прямо посередине большой кровати. В этой позе явственно читался какой-то вызов. Вариантов прочтения такой откровенности особо не было, и я, ошибочно приняв это за приглашение к примирению, лег практически на нее.

Марина не проснулась. Ну или сделала вид, что не проснулась. Она, как мне показалось, спросонья лишь откатилась на край кровати, подобрала одеяло и ушла с ним в гостиную. Оставив меня лежать на большой кровати, без одеяла, пахнущим дорогими духами в состоянии абсолютного унижения…

* * *

Поезд «Ницца-Канны» не отвечал моим представлениям о роскоши этого края. Довольно потрепанная электричка, хоть и с индивидуальными креслами, но все-таки собранными в купе. Эта скученная индивидуальность словно насмехалась над людьми: шесть человек сидели друг напротив друга, соприкасаясь коленями и практически постоянно отводя друг от друга глаза. Ехать так час было мучительно неловко. После ночного выяснения отношений, Марина, пользуясь лояльностью (а скорее всего, несообразительностью) китайской пары, юркнула на место у окна, оставив им два соседних места. Я же, как нормальный неудачник, оказался зажат между преклонного возраста дамой, всю дорогу проговорившей по телефону с каким-нибудь руководителем христианского попечительского совета своего округа, и хипстоватого вида девушкой, сидящей напротив Марины в наушниках и ежеминутно вздрагивающей в такт музыки, играющей в её голове. Все это можно было вытерпеть, но перед девушкой стояла гигантская банка чипсов Pringles с луком, которые источали тошнотворный запах. В добавок ко всему хозяйка чипсов ела их также под музыку, что в полной тишине купе казалось каким-то особо изощренным издевательством. В общем, в Канны я ехал в отличном настроении.