– Нравится? – заглядывая в Эле в глаза, спросил мужчина.

Эле льстило внимание известных чем-то лиц, и она всегда готова была познакомиться.

– Очень! У вас, наверное, есть ещё работы? – спросила Эля, ожидающе улыбаясь.

– Конечно! В мастерской и дома. Дома – любимые, с какими не расстаюсь… Пока, конечно.

– Вот бы их увидеть!

– Нет ничего проще. Вот мой телефон, – мужчина протянул визитку. – Звоните, договоримся…

Николай Иванович был разведённым, предпенсионного возраста бодрячком, и скоро Эля практически в любое время могла зайти в его однокомнатную квартиру, заставленную картинами, с листами бумаги и эскизами на столе, с запахами красок и растворителей. Были ещё два шкафа с книгами, широкий, всегда разложенный диван, и телевизор. Эля как-то незаметно перешла на «ты», а Николай Иванович был очарован её непосредственностью, лёгкой фигуркой, её ответными несмелыми объятиями и поцелуйчиками в щеку: «Фу, опять не побрился!»

Она внимательно слушала его разговоры об искусстве и смеялась над сплетнями о коллегах по работе. Ему она рассказывала о своих походах на дискотеку: «Опять ко мне дебил один клеился…», о встречах с местным бомондом в обществе «Эстрада», о проделках с подругами на пляже – в общем, всё или почти всё о своей жизни. Она не касалась в разговорах только одного: своих отношений с Игорем, студентом университета, смазливым парнем года на два её моложе. Ей было двадцать два года.

Николай Иванович иногда, выставив бутылку лёгкого вина, намекая на более близкие отношения, например, выпить на брудершафт, но Эля это решительно отвергала, подчёркивая, что этого она «никому-никому» не разрешает. О том, что она близка с Игорем, что его поцелуи её возбуждают, незачем знать «старичку», как называл заочно Николая Ивановича Игорь, осведомлённый – в необходимых пределах, конечно – о знакомом художнике.

Пока её устраивали эти двое мужчин – обожающий её «старичок» и ушастый мальчик с нежным пухом на щеках и тёплыми мягкими губами.

В этот вечер Эля задержалась у Николая Ивановича. После традиционного угощения – кофе с печеньем и конфетами – смотрели кинобоевик по телеку, расположившись на диване. Эля лежала головой на руке Николая Ивановича, держась своими тонкими пальцами за его тёплую крепкую руку. Ей было хорошо в этой невинной близости, спокойно и уютно.

– Ты проводишь меня? – спросила Эля, заранее зная. что «её старичок» в прогулке по городу не откажет.

Держась за руку Николая Ивановича, Эля шла, иногда в шутку толкая его, болтая обо всём. О своей работе на складе бытовой техники, о своём начальнике, о грузчиках-алкашах, пытающихся привлечь её внимание, опять о парнях на дискотеке…

У подъезда её дома Николай Иванович, более дальнозоркий, увидел сидящую на скамье фигуру. Скорее всего, мужчину. Получив от Эли дежурный поцелуй в щёку, он почему-то не пошёл сразу по улице, а остановился за невысокими кустами. Сейчас Эля должна была пройти мимо сидящего и зайти в подъезд. Вместо этого Эля подошла к мужчине, села к нему на колени и обняла его. Он увидел, как они долго неотрывно целовались… Тогда он повернулся и быстро пошёл прочь, охваченный чувством потери.

– Алё. Склад слушает, – Эля замолчала, ожидая заказ клиента. – Это я, – голос Николая Ивановича показался Эле сухим. – Сегодня можешь прийти?

– А что случилось? Что вчера забыл сказать? – телефон молчал. – Постараюсь, конечно…

– Постарайся, – разговор оборвался.

Теряясь в догадках, Эля особо тщательно подкрасилась, коснулась «пробником» за ушами, чего никогда не делала перед встречей со «старичком». Николай Иванович, как всегда, принял её куртку, пригласил к себе. Хрустальная ваза с конфетами была уже на столе, банка кофе тоже.

– Присаживайся, – он сел перед ней на стул, как обычно, позволил взять свою руку.

– Рассказывай.

– Что рассказывать? – Эля удивилась такому началу разговора.

– Тогда я спрошу тебя, и не смей обманывать, – Николай Иванович глядел Эле в глаза. – Кто вчера встретил тебя у подъезда?

«Он всё видел. Соврать или сказать правду?»

– Это был Игорь. Ты его не знаешь, я тебе о нём не рассказывала.

– Бойфренд? Давно?

– Можешь и так его называть. Мне с ним приятно… Давно.

Николай Иванович отвёл взгляд и высвободил руку. Он молчал, наблюдая, как Эля не спеша, деланно спокойно пила кофе. Он не пил, скручивая в пальцах фантик от конфеты.

– Нам надо расстаться, Эля…

– Зачем? Тебе будет скучно без меня…

– Переживу. Не хочу «секонд-хенда» в наших отношениях…

– Глупо. Но, в общем, тебе видней… – она хотела попросить проводить её, но передумала. Было ещё рано.

Она шла к остановке по тёмной, но пока оживлённой улице. «Он позвонит… Он позвонит…» Прохладный ветер октября переметал опавшую листву. Ей было неприятно, что всё так случилось. «Облом… И чего это Игорёк привёрся, не предупредив?».

Бабка Анютка – так её всё звали, и она давно привыкла, – ложилась спать рано. Перед сном, как обычно, помолилась перед образами. Образа были современные, отпечатанные на картонках: Богоматерь с младенцем Христом и угодник Николай в бумажных окладах. Старые доски сгорели прошлый год вместе с занавесками, полотенцами и корзиной белья, не уберегли себя небожители. Молитв бабка никаких не знала, привычно выкладывала богу все свои заботы и горести, не считая зазорным упомянуть о мальчишках, разбившим мячом окошко в сарайчике, и ещё о том, что на ближнем участке совхозного сада после уборки яблок совсем не осталось, а на дальнем сторожа гоняют, не дают подбирать падалицу, по приказу директора. А куда она ему? Во дворе складском пуды яблок гниют, съёмных, за которые приезжим шабашникам такие деньги плочены!..

Бабка засыпает сразу, но спит чутко, словно сторожит что-то. Это, наверное, от того, что разговорилась сегодня с поселенной недавно ветеринаршей. Временно ту поселили в клетушку рядом с бабкиной комнаткой. Из одного коридорчика вход. Это всё комендантша, могла и поприличней найти, хоть и временно. А ветеринарша, или как теперь зовут, зоотехник, худенькая такая. Молодой специалист. Вежливая, Анной Петровной зовёт. Всё выспрашивает, как да почему. Уехала на воскресенье к сестре старшей в город. Ну, бог с ней. Только вот память разворошила.

Бабка просыпается и лежит с открытыми глазами, смотрит на белое пятно печки. Сквозь щели дверцы светится огонёк. Когда прогорит, можно и прикрыть тягу. Бабка прикрывает глаза и сами собой возникают картины прошлой жизни, муж Михаил, пропавший в войну ещё когда она была на окопах. Вчера ветеринарша, Верой её звать, ещё спросила, была ли она, бабка, замужем.

С недоверием так спросила. Ну, это молодое дело, не доверять, или как. И кто здесь об этом знает! Никто. Раз-два, да и обчёлся, кто помнит её молодую, опухшую от голода, прибившуюся к этим местам случайно, в первый год войны. Тогда недели три, а то и больше, пешком из-под самой Москвы, куда поехала по вербовке, пробиралась. Под бомбёжкой и обстрелом была. Когда на открытой платформе ехала уже к своей станции, узнала знакомую бабу, почти соседку. Та поначалу от неё шарахнулась, не узнала, а потом, плача в голос, всё обсказала: обоих дочек бабки Анны схоронили, померли от поноса, и Душка, старшая сестра, у какой девок своих оставляла, тоже померла.