– Платить много мы тебе не сможем. Двести долларов для начала, потом посмотрим.

– В неделю? – наивно уточнила я.

Вилли Федоркин посмотрел на меня так, словно я потребовала обеспечить меня личным авто с шофером-блондином, мобильным телефоном и золотой кредитной карточкой «Виза».

– В месяц. Я поговорю с Олегом, моим продюсером, и первую зарплату тебе дадут авансом. На эти деньги сможешь снять жилье… Кстати, насчет квартиры. У меня есть одна шапочная знакомая, манекенщица. Так вот, ей не по карману снимать жилье одной. И она ищет компаньонку. Думаю, ты бы ей подошла.

Я потрясенно молчала.

– Так что ты обо всем этом думаешь, Варя?

– У меня просто слов нет! Знаешь, кажется, я опять начинаю верить в везение!

Манекенщица Зина Карнаухова, с которой мне предстояло делить квартиру, не понравилась мне с первого взгляда. Я ей – нетрудно догадаться – тоже. Почему-то мне всегда казалось, что все манекенщицы – хрупкие заоблачные красавицы, в присутствии которых хочется расправить плечи, втянуть живот и грустно сказать себе, замарашке, что внешность – это все-таки не самое главное. Зина же казалась вполне земной. Она была похожа на больную двусторонней пневмонией. Высоченная, тощая, безгрудая, немного длинноносая, Зинка ярко красилась и носила черные обтягивающие платья. Почему-то ей казалось, что в этих платьях она выглядит стильной, как голливудская красавица пятидесятых годов. В ее гардеробе я насчитала восемь примерно одинаковых платьев цвета крымской ночи. В них она выглядела еще выше и еще худее.

– Я модель, – томно представилась она, беззастенчиво меня разглядывая.

Наверное, ей было чему удивиться. Моя сумка с немногочисленными пожитками осталась в клубе «90-60-90». В первые месяцы московской жизни у меня даже одежды не было. Жалостливый Вилли Федоркин подкинул мне кое-что из своего гардероба. Как я уже заметила, он, к сожалению, испытывал слабость к ярким цветам и экстравагантным фасонам. С его легкой руки я стала обладательницей оранжевых джинсов, нескольких облегающих футболок из репертуара классического фрика, растрепанной белоснежной шубки из искусственного меха. Естественно, Зинаиде, не вылезающей из своих жутких черных нарядов, я казалась непоправимо вульгарной.

– Я танцовщица, – весело отрекомендовалась я новой соседке.

– Думаю, я надолго не задержусь в этой квартире, – протянула она, – у меня намечается несколько выгодных контрактов. Надеюсь после Нового года уехать в Париж.

Когда она впервые это сказала, я ей, признаюсь, немного позавидовала. Откуда мне тогда было знать, что похожая на узника Освенцима Зинка собирается в Париж каждый Новый год – и пока ни разу в столице европейской моды не побывала.

Но тогда мне, наивной, она казалась почти звездой. Ее жизнь была так не похожа на мою. Хотя Зинка тоже в свое время приехала в Москву издалека. Восемь лет назад она выиграла провинциальный конкурс красоты, подписала контракт с модельным агентством и приехала покорять столицу. Пока Москва осталась вершиной непокоренной, но Зина с упорством альпиниста продолжала невозмутимо карабкаться вверх.

Моя соседка отчаянно хотела прослыть особой светской. Она постоянно моталась на какие-то вечеринки, она непринужденно упоминала названия самых модных закрытых клубов, она жонглировала именами звезд в уменьшительно-ласкательной интерпретации («Вот мы давеча с Андрюшей Макаревичем…» или «Ужас, в гостях у Славки Зайцева так напилась»). И я верила, что моя соседка и в самом деле знакома с вышеупомянутыми персонами.

Жили мы с Зинкой в однокомнатной норке на 16-й Парковой улице. Я спала на продавленном, скрипящем диване, Зинаида ютилась на раскладушке, которая была ей мала, – наверное, создатели этой разновидности мебели и не подозревали, что на раскладушке когда-нибудь будет спать высоченная без пяти минут топ-модель.

Зинка была жуткой неряхой. Не представляете, как это меня раздражало. Строгая тетка приучила меня к порядку – она отчитывала меня даже за оставленный в раковине стакан. Зина же вообще, кажется, не подозревала, что посуду необходимо хотя бы иногда мыть. Она разгуливала по квартире в уличных туфлях. Сток в раковине был забит ее крашенными в гламурно-белый цвет волосами (от краски волосы у Зинки совсем испортились и выпадали пучками). Раздеваясь, она бросала одежду прямо на пол. Сколько раз, проснувшись, я с отвращением наблюдала такую картину: Зинаида ползает по полу в поисках колготок. Вытащив из кучи несвежего тряпья очередные, она подозрительно обнюхивает капроновые пятки, пытаясь таким способом определить степень заношенности колготок. Сколько раз я пыталась ее воспитывать – все без толку. Нет, она не пыталась специально меня разозлить. Она искренне недоумевала, почему я возмущаюсь. «Оставила на кухонном столе грязные трусы? Подумаешь, я же выпила много, лень было стирать. Да ладно тебе, Варька, не дуйся, не будь занудой!»

Зинаида вела богемный образ жизни – спала до полудня и тусовалась ночи напролет. Работала она далеко не каждый день. Иногда, правда, вскакивала с утра пораньше, чтобы отправиться на очередной кастинг. Но вообще-то моя соседка в модельном мире особенным успехом не пользовалась. В основном ее ангажировали для показа одежды в ночных клубах – работа необременительная, но малооплачиваемая и непрестижная.

Я казалась Зинке рабочей лошадкой.

Не прошло и двух недель, как я осознала смысл Алисиных слов о том, что в Москве ничего не дается задаром. Вилли Федоркин познакомил меня со своим продюсером Олегом Токаревым. Меня приняли в группу и положили оклад двести долларов. Сначала я обрадовалась, деньги казались огромными. Однако первая же вылазка в московские магазины несколько охладила мой пионерский пыл. Я с грустью поняла, что превратиться в светскую модницу в ближайшее время у меня не получится. Да и времени модничать у меня не было. У Вилли Федоркина был жесткий график репетиций, к которому я долго не могла привыкнуть. Каждое утро в десять часов я должна была являться в специально арендованный танцкласс, где со мной и Вилли занимался хореограф. Через два месяца меня впервые выпустили на сцену. Произошло это в задрипанном окраинном клубе, где Вилли Федоркин пел в сборном концерте.

А потом в нашей группе появилась еще одна танцовщица – Наталья, о которой я вам в подробностях расскажу немного позже. Она была особой настолько колоритной, что вполне заслуживает отдельной главы.

Итак, моя жизнь наконец устаканилась. Я осела в Москве, у меня были работа и квартира, постепенно я обзаводилась новыми вещами и новыми привычками. Я перестала бояться метро. У меня появились друзья. Иногда меня даже приглашали на какие-то светские мероприятия. Почти каждый месяц я почтовым переводом посылала тетке деньги. Она ни разу не выразила желания навестить заброшенную родственницу. Да и мне совсем не хотелось возвращаться домой. На праздники мы обменивались красочными открытками с ничего не значащими пожеланиями – тем наше общение и ограничивалось.

Вилли Федоркин не обманул – мы действительно поехали на гастроли по Европе. Не знаю, насколько его песни могли заинтересовать эмигрантов. Я же еще ничего не рассказала о репертуаре Федоркина, который был весьма специфическим. Чего стоят только названия композиций – «Первый аборт», «Твой двойной оргазм», «Целлюлит». Я искренне не понимала, кому может быть интересен этот псевдоюмор ниже пояса, но у Вилли время от времени даже объявлялись какие-то поклонники. Правда, он пока и близко не подошел к желанному статусу звезды.