И вот весной, когда я был еще в Аглаю влюблен, у меня появилась новая связь – женщина, которая никоим образом не могла заменить мне Аглаю, но при этом была вполне способна вызвать у нее ревность и доказать то, что Аглая знала всегда: ее путь не будет устлан розами.

Произошло вот что. Знакомый художник однажды пригласил меня на вечеринку в одну из тех богемных студий, что вошли в моду задолго до Гринвич-Виллидж и сосредоточились в районе Вашингтон-сквер. Проработав весь день, я отправился туда часов в одиннадцать. Большого впечатления гости на меня не произвели, но я познакомился с девушкой, которая показалась мне интересной. Как выяснилось, она была дочерью воинствующей суфражистки, которая одно время работала директором школы и придерживалась взглядов, вызывавших у ее руководства откровенное неприятие.

Раньше я знал ее плохо, да и то стороной, а ее дочери не знал вовсе. На этой вечеринке присутствовали обе. В дочери – назову ее Вильма Ширер, – юной сильфиде, энергичной и очень сексуальной, с хорошеньким личиком и фигуркой, было что-то неуловимо притягательное, то, что сразу же, с первого взгляда, привязывает мужчину к женщине. На мой вкус, Вильма была яркой личностью – яркой и талантливой: она готовилась стать актрисой, в одной из нью-йоркских театральных школ занималась танцами и сценической речью. Бросалось в глаза, что развлекаться ей куда больше по душе, чем работать, а уж если работать, то развлекаясь. А поскольку мне она сразу же очень приглянулась, а я понравился ей, то не прошло и часа, как мы договорились, что в самом скором времени обязательно увидимся снова, и обменялись взглядами, которые были красноречивее слов.

И мы увиделись. Спустя неделю, побывав с ней, и не один раз, в ресторане, на дансинге, в театре, я пригласил Вильму к себе, и она согласилась, после чего на протяжении полутора месяцев я так ею увлекся, что с Аглаей встречался реже обычного и, случалось, даже забывал о ее существовании.

Впрочем, несмотря на эту новую связь, Аглая оставалась для меня такой же желанной, как и раньше. Я решил: если, узнав о моей измене, она меня не бросит, не брошу ее и я. Да, Аглая не стала менее красивой и желанной, но ведь теперь была у меня и другая женщина. Она отличалась ничуть не меньшим, если не большим, шармом, к тому же была в ней новизна, оригинальность, загадочность – все то, что так привлекает нас в новых знакомых.

И то сказать, как же интересно и приятно слышать новый голос, видеть новое лицо, встречаться с женщиной, которая иначе одевается, разговаривает, смеется – тем более если женщина эта молода и хороша собой.

Верность? Измена? Разве может мужчина или женщина в вихре новых увлечений задумываться о подобных тонкостях? Нет, конечно! Вожделение столь сильно и непреодолимо, что об него разбиваются все теории и понятия о постоянстве и нравственности. Под воздействием наших увлечений эти понятия воспринимаются иначе, меняются и без этих изменений не могут существовать.

Сексуальная жизнь человека – это его поведение, а не теория, и поведение это определяется его природой. Откровенно говоря, я был одним из тех, кто на себе ощутил все прелести и превратности подобного поведения. Какие же муки и в то же время какой же любовный пыл я испытал! Вожделение от лица, улыбки, локона, нежного, проникновенного взгляда.

Во все века наша литература воспевала вожделенную красоту груди, бедер, ног, талии; радость, счастье от соития с возлюбленной. Но не будем себя обманывать: нам воспеть чувственную красоту возлюбленной не позволит ханжеская нерешительность.

Мое отношение к Аглае нельзя назвать однозначным. Слава богу, говорил я себе, что никогда не давал ей повод обманываться на мой счет. С самого начала она знала, с кем имеет дело. Так почему же теперь, когда моя привязанность к ней ослабела, мне следовало пренебречь своим новым увлечением?! Скажи я Аглае, что всецело предан ей, и она бы наверняка недоверчиво улыбнулась. И то сказать, откуда было взяться в сложившихся обстоятельствах этой преданности, ведь она входила в противоречие с удовольствиями, которые я получал от жизни, от приобретенного опыта. По сравнению с желанием разнообразить жизнь, расширить жизненный опыт мои чувства к Аглае были недостаточно сильны.

Излишне говорить, что не прошло и двух, самое большее – трех дней после моего знакомства с Вильмой, как Аглая что-то почувствовала. То, как я себя вел, сразу же навело ее на мысль – что-то изменилось.

Возможно, я перестал относиться к ней с прежней теплотой, интересом. Как бы то ни было, у нее немедленно возникли многочисленные вопросы. Я что, ее разлюбил? Что-то случилось, любимый? Вернулась Ленор? (Я, разумеется, высмеял это вздорное предположение.)

Ее, однако ж, не убедил. Во мне что-то переменилось? Вот только что? Я кого-то встретил? С тех пор как я покинул их квартиру на Риверсайд-драйв и она проводила со мной меньше времени, исключить такую возможность было никак нельзя. Этого она и боялась. Но ведь она так меня любит – неужели я не могу хотя бы некоторое время ей не изменять? Не хуже же она остальных!

Сейчас мне уже трудно сказать, как в возникших обстоятельствах я на все эти вопросы и упреки реагировал. У многих эмоции, возникшие у любителя острых ощущений, откровенная наглость, с которой он позволяет себе этими эмоциями делиться, не вызовут ничего, кроме широкой улыбки.

И тем не менее против истины не пойдешь. В перемене увлечений и настроений и состоит, собственно, суть и пафос нашей жизни. Как часто, наблюдая за Аглаей и за другими до нее, становился я свидетелем того, как эта наша переменчивость присуща даже тем, кто отличается устойчивым, твердым нравом.

Ты хочешь одного, другой – другого. Мне нужна ты, тебе – другой. Я тебя люблю – и не отпускаю, ты же любишь другого – и хочешь быть свободной. Отсюда – сердечные муки, стенания, смерть.

Человек ищет перемен. И в то же время боится, когда перемены происходят слишком быстро и хаотично. Если же ему что-то достается, он будет стремиться удержать это достояние хотя бы на время.

Объятия, ссоры, пожатие руки, ищущие губы – вожделеешь ко всему новому! Кто хочет перемен? Вы? Я? Перемены существуют независимо от нас. И от этого никуда не деться. Это закон. Его не перепишешь. Его не избежишь. Мне это не по силам. Человек меняется – и с этим уж