Я велел ему лежать спокойно, принес смоченную в теплой воде тряпочку и промыл рану, что было, кажется, чрезвычайно болезненно, хотя Гарри ничем мне не мешал. Насколько я мог припомнить, мне никогда не приходилось видеть таким перепуганным существо с врожденным чувством уверенности в себе – значит, дела были еще хуже, чем казалось на первый взгляд, а дела даже на первый взгляд выглядели худо. Я помог ему встать на ноги, но Гарри зашатался, а потом опять повалился на пол. Это повторялось снова и снова, пока я не убедился, что выбора нет, придется обращаться к врачу. Я взял его на руки, почувствовал, как он положил голову мне на плечо, робко попробовал покачать (в нем было примерно семьдесят пять фунтов[13]чистых мышц), спустился с ним вниз и пошел по улице к своей машине.

У ветеринара, к которому я обычно водил Гарри, в такое позднее время было уже закрыто, и мы направились сразу в ветеринарную клинику «Энджелла», до которой было пятнадцать минут езды – четверть часа адских терзаний, в течение которых я не переставая разговаривал с лежавшим на заднем сиденье лучшим другом, стараясь заглушить собственную тревогу.

– Все будет в полном порядке, Медвежонок Гарри. Скоро ты поправишься. Ничего с тобой не случится, ты же молодчина.

Мне очень хотелось самому в это поверить. Гарри, похоже, не разделял моего деланного оптимизма – он понуро смотрел в пол или прямо перед собой, а не разглядывал, как обычно, проплывающую за окном панораму. В клинике мы записались в регистратуре, представительница которой смотрела на нас с полнейшим равнодушием и потом направила в большущую приемную, наполненную звериной какофонией, в которой сливались мяуканье, чириканье, тявканье и ворчание всех оттенков. В царстве животных даже в лучшие дни царит полный хаос, что уж говорить о нем в минуты бедствий в больничных покоях, лишенных всякой привлекательности? Гарри здесь совсем не понравилось. Он протиснулся между моими ногами, спрятался, насколько смог, под старенькой лавкой и с отвращением ждал дальнейшего, широко открыв глаза от своего личного страха и содрогаясь от всего происходящего вокруг нас. Я не снимал руку с его головы, поглаживал за ушами, тихонько уверял его, что все будет отлично.

Через час с лишним нас пригласили в необычно пустую смотровую комнату, где уставшая дежурная (судя по всему, только вчера получившая диплом) просмотрела регистрационный листок и спросила:

– Мы хорошо себя чувствуем?

Ага, просто прекрасно. Я, пока суд да дело, впитывал идею внутренней отделки: мне страшно понравились привинченные к стене лампы. Ну, этого я, конечно, ей не сказал. Вообще молчал до тех пор, пока дежурная через несколько минут не оторвалась от своих записей и не взглянула на меня.

– Его зовут Гарри, – стал объяснять я. – Совершенно замечательный пес. – Уже произнося это, я подумал, что именно так говорят все (или почти все) владельцы собак, входящие в этот кабинет. – Сегодня вечером, когда я пришел домой, он оказался болен. Не встретил меня у порога. И показал вот эту рану внизу живота.

Гарри, кстати, совсем не хотелось иметь никакого дела с ветеринаром. Он отлично понимал, где мы находимся, зачем здесь эта женщина и что может ждать его в ближайшие минуты. Поэтому он намертво вжался в пол у моих ног. Закончив изложение жалоб, я наклонился, взял Гарри за плечо и перевернул на спину. Глаза его снова наполнились страхом, однако он понимал, зачем я это делаю.

Дежурная долго всматривалась, проводя пальцами по внешнему окровавленному краю небольшой раны. Я прижимал Гарри к полу, а она подхватила какой-то инструмент и взяла из раны маленький кусочек ткани, отчего Гарри яростно задергал ногами. Я отпустил его.

– Все в порядке, – проговорила дежурная, хотя явно имела в виду не состояние здоровья Гарри. Потом взяла стетоскоп и внимательно прослушала бока и грудь пса, посмотрела в большие карие глаза, открыла ему пасть и заглянула туда.

– Подождите здесь пару минут, – сказала она мне.

На самом деле ждать пришлось не менее получаса, и каждая следующая минута заставляла меня нервничать все сильнее.

Когда дежурная снова вошла в кабинет, я сидел на металлическом табурете, а Гарри буквально прикипел к полу у моих ног. Доктор облокотилась о стол и проговорила на редкость буднично:

– Надо еще провести детальный анализ, но я могу почти с полной уверенностью сказать, что это рак, злокачественная мастоцитома.

Я почувствовал, как кровь отлила от лица. Рак. Бросил взгляд на Гарри – как он на это отреагирует? – и только потом сообразил, что слово «рак» не входит в его довольно обширный словарный запас. Пес по-прежнему смотрел прямо перед собой, мечтая об одном: сейчас же оказаться дома, устроиться на коврике или прямо на паркете, в знакомой обстановке, среди привычных звуков и набитых опилками игрушек. Пока я приходил в себя, доктор все говорила и говорила – то ли ей совсем не было дела до моих переживаний, то ли у нее просто не было времени меня успокаивать.

– …Самое обычное явление у таких крупных собак, а процент выздоровления очень большой, – разобрал я наконец. – Но операцию нужно сделать не откладывая, прямо на этой неделе.

* * *

Сделали две операции (ветеринары нашли еще и вторую опухоль), и уже через несколько дней Гарри выздоравливал, привычно попивая молоко и принимая у нас дома посетителей. Он старательно обнюхивал и осматривал миски с курятиной и рисом (я готовил для него каждое утро и каждый вечер), выискивая наиболее прожаренные кусочки. Выходит, в печальной истории была и позитивная глава: в этой квартире я прожил больше пяти лет, но только теперь начал пользоваться газовой плитой.

Итак, зимой он вроде поправлялся, и ни один из нас не знал, что худшее еще впереди, и это «впереди» не за горами.

Гарри начал быстро сдавать, а мастоцитома, как оказалось, была только одним из предвестников такого оборота дел. К марту пса уже рвало всем, что он съедал, некогда гордая фигура стала худеть – сперва почти незаметно, потом все быстрее и быстрее. Я уже не мог не обращать на это внимания, и нам пришлось обратиться к доктору Памеле Бендок – ветеринару, лечившему Гарри всю его жизнь. У нее нам приходилось бывать нередко – желудок у Гарри был очень нежным, да и хронический артрит его донимал.

Опишу Пэм одним словом: красавица. Можно добавить еще два: умеет успокаивать. Она принадлежит к тем редким очаровательным людям, которые начинают нравиться в ту же минуту, как только с ними познакомишься. Клиника ее располагалась на втором этаже старинного дома по Ньюбери-стрит, улицы, которая славится самыми фешенебельными в Бостоне магазинами. Клиентура у нее была богатая, не скупившаяся ни на вопросы, ни на высокие запросы – последнее относится и ко мне. Совсем не то, что в отдаленном пригороде, где врачи диктуют, а посетители беспрекословно выполняют все, что им велено. По всем названным и по многим другим причинам Пэм стала искушенным дипломатом. Она распахивала дальнюю дверь и почти неслышно входила в смотровой кабинет: светлые волосы собраны в аккуратный длинный хвост, а белый халат закрывает стройную высокую фигуру с ног до головы, оставляя на виду только отвороты джинсов и пару сабо. В общем, к счастью, она ничем не напоминала Джеймса Хэрриота[14].